ПОДЧИНИВШИЙ СЕБЕ СУДЬБУ ( А. ШАПИРО)

Михаил Ринский

ПОДЧИНИВШИЙ СЕБЕ СУДЬБУ
Герой этого очерка, пройдя через тяжкие испытания, не только вышел победителем над судьбой и смертью, но и на склоне лет нашёл в себе силы для яркого духовного взлёта.

МЕЖВОЕННАЯ ПОЛЬША

В семнадцать лет Арон Шапиро оставил варшавскую хасидскую ешиву: он не считал себя вправе продолжать учёбу, когда семья была в тяжелейшем положении. Отец был неизлечимо болен, мать обременена целым выводком детей: всего в семье их было одиннадцать, и хотя к этому времени, к 1936 году, многие уже выросли и отделились, но и отцу, в прошлом зажиточному купцу, а к тому времени немощному человеку, было уже не по силам кормить семью, даже при том, что мать старалась ему помочь. И хотя отец мечтал увидеть сына раввином, Арону пришлось устроиться на работу продавцом в галантерейный магазин.
В 36-м году политическая атмосфера в Польше была накалена до предела. Активно развернули работу и еврейские организации. Из религиозной среды молодой Шапиро попал в среду молодёжи еврейской рабочей партии Бунд. В то время Бунд и его профсоюзы пользовались среди трудящихся евреев Польши большим авторитетом. Они пытались даже преодолеть произвол хозяев в торговле и ремесленном производстве, где в основном были заняты евреи. Арон вступил в профсоюз Бунда. Кроме того, примкнул к так называемой «Аркадий-группе», которая состояла из религиозной молодёжи, агитировавшей в своих кругах в пользу сотрудничества с Бундом и поддержки его. Общаясь с молодёжью из светских кругов, Арон узнал много нового для себя, осознал, насколько бесправным было положение трудового народа Польши вообще, а еврейских трудящихся - в особенности. А затем получил урок и на своём примере.
Профсоюз предложил хозяину магазина повысить Арону зарплату.
- Разве я нанимал тебя через профсоюз? Уходи! - сказал хозяин, и ему пришлось уйти. Правда, через какое-то время профсоюз подыскал в другом магазине место, на которой Шапиро проработал до самой войны.
В 1938 году умер отец. Арон помогал матери, как только мог. Правда жизни всё яснее открывалась молодому человеку. Арон был на перепутье. Как раз в этом духовном состоянии его застала война, когда 1сентября 1939-го немецкий кулак сразил Польшу наповал.

В БЕЛОРУССИИ

6 сентября Арон, как и многие варшавяне, ушёл из столицы на восток : по радио призывали польскую молодёжь в ряды частей армии, формируемых в восточных городах для отпора врагу. Но когда он оказался в Люблине, там уже предупреждали по радио, что вот-вот в город вступят оккупанты. 17 сентября Шапиро был уже в Ковеле, и как раз в этот день Молотов выступил по радио о вступлении Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. В Ковеле пошли слухи, что советские войска дойдут до Варшавы, но они остановились у реки Буг, и надежда Арона на возвращение не сбылась.
В Ковеле началась мобилизация беженцев на работу в Россию. Арон не принял советское гражданство, и ему грозила отправка в лагеря. Удалось присоединиться к группе польских коммунистов, направлявшейся в Минск , на работу на обувной фабрике имени Кагановича. Там его определили в раскройный цех. Поселили в общежитии. Не имея знакомых, не зная языка, заскучал было, но познакомился с одним местным евреем, стал заходить к нему домой - немного повеселел. Как-то новый знакомый пригласил его в редакцию газеты на идише «Эйникай» («Единство»). Там попросили перевести с польского на идиш хронику польских газет. В газете «Экспресс», в номере, вышедшем уже при немцах, Арон с ужасом прочёл - это сообщение он запомнил на всю жизнь почти дословно: «15 евреев расстреляны на улице Налевки, 9. Еврейский бандит, которого преследовала полиция, застрелил полицейского. В отместку за это немецкая полиция арестовала 15 евреев из дома, где он скрывался, и расстреляла их...». Факт, переведённый Ароном, поразил всех в редакции: тогда ещё к подобному не привыкли. Шапиро понял, что о возврате в Варшаву можно только мечтать.
Кончался месяц работы, предстояла первая получка. Арон хотел использовать её на посылку матери и сёстрам в Варшаву. Уже наступил январь 40-го, было холодно, морозно, и он пришёл на работу в тёплой куртке. Получив получку - более 300 рублей - и положив её в портмоне, Арон по неопытности оставил его в куртке в гардеробе. После работы Шапиро зашёл домой к своему здешнему знакомому - показать письмо из дома. Но в куртке не оказалось ни письма, ни портмоне, а значит - и ни денег, и ни документов. Бросился назад, на фабрику - не пускают: приходи завтра, в свою смену.
Назавтра с утра пришёл к начальнику, рассказал. А тот в ответ:
- У нас воров нет! Становись к станку, работай!
Арон так и сел на пол, от отчаяния у него навернулись слёзы на глаза. Кто-то из присутствовавших повёл его в партком. Там сочувствие выразилось в обещании выдать после смены 50 рублей - «дотянуть до получки». Конечно, этого и «дотянуть» было мало. Но был ещё и серьёзнейший вопрос документов: в чужой стране, без гражданства, без языка...
Но беда, как говорят, не приходит одна: как раз в это время в партбюро пришёл человек, которого Арон меньше всего ожидал и желал увидеть: Давид Фрухтман в Варшаве после запрещения компартии примкнул к Бунду и «внедрился» в «Аркадий-группу», в которой состоял и Шапиро. Религиозные быстро «опознали» коммуниста и выдворили его из группы. И вот - несвоевременная встреча. С Давидом вошла и его подруга Рахель, тоже знакомая Арону. Давид его сразу узнал:
- Товарищ Шапиро? Как ты оказался здесь? Что ты тут делаешь? А кто ещё, признайся, тут из «Аркадий-группы»? На первый случай мы с тобой ничего не сделаем, но помни...
Хотя Рахель вступилась за Арона и уговорила Давида оставить его в покое, но у него не было никакой уверенности, что Давид не поднимет вопрос, ссылаясь на религиозное прошлое Шапиро.
Арон решил возвратиться в Варшаву из этой страны, встретившей его так негостеприимно. Он чувствовал себя между молотом и наковальней, и уж если ему суждены страдания, то лучше дома, рядом со своими. Он не мог знать, что его матери и двум сёстрам предстоит погибнуть, а может быть они уже были убиты к тому времени фашистами: время и обстоятельства их гибели выяснить так и не удалось.
Для возвращения нужны были деньги и документы. Но, конечно, выданные 50 рублей - не те деньги. Продал костюм за 400 рублей. С помощью местного своего знакомого Арон установил контакт с работником НКВД, который «сделал» ему пропуск лишь на один день для проезда в приграничный Белосток. В вагоне поезда Шапиро оказался единственным пассажиром. Проверявший пограничник действовал, очевидно, по отработанной схеме:
- Вы, евреи, едете спекулировать! А ну, сойдём на перрон!
Понимая, что за этим может последовать, Арон отдал ему последнюю сотню.
В Белостоке висели объявления, предлагающие желающим выехать в Польшу зарегистрироваться 1 апреля 1940 года. Был вариант с риском переправиться через пограничную речку нелегально, но, прочтя объявление, Шапиро выбрал законный путь.
1 апреля сотни людей с восьми утра ждали своей очереди. Когда подошла очередь Арона, ему дали подписать декларацию о его желании выехать в... Германию! Арон даже и разобраться не успел, что подписывает, но в любом случае главным было то, что, выйдя в другую, указанную ему дверь, он тут же был посажен в машину и отвезён прямо в тюрьму. Дали срок сразу по двум статьям: 120-й - попытка нелегального перехода границы и 39-й - бродяжничество. Три месяца продержали в тюрьме Белостока, а затем год в Витебске, до июня 1941 года. С началом войны вывезли в Горький.

В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ

В Горьком Арон просидел до сентября 41-го, когда , по соглашению с польским правительством в эмиграции, польских граждан начали освобождать и развозить по всему Союзу на «свободное поселение». Шапиро попал в группу , направленную в Чувашию на лесоповал. В бараке разместили по десять человек в комнате - ни кроватей, ни столов, ни постелей, ни электричества, и даже - ни керосиновых ламп... Решили бежать все вместе. Сели на поезд без билетов и поехали туда, где теплее - на юг. Так и доехали до Ташкента. Там беженцев в город не выпускали: в загоне у вокзала скопились тысячи людей. Порой появлялись вербовщики. С группой поляков Арон оказался в колхозе «Большевик», в 30 километрах от Самарканда.
Сначала кормили хорошо: хлеб, мясной суп... Но в ноябре кормить практически перестали. Три месяца вообще не давали хлеба. На полях собирали всё, что можно было съесть. Люди опухали, болели, умирали от голода... Заболел и Арон. С высокой температурой его привёз узбек на арбе в госпиталь города Красноармейска. Госпиталь переполнен; принимают только раненых, прибывающих с фронта. Вокруг госпиталя - десятки больных, лежавших прямо на земле. А шёл уже февраль 42-го, был мороз...
Не зная, что делать с Ароном, и не имея возможности остаться, узбек, когда наступила ночь, переложил его на крыльцо, прямо под дверь госпиталя, сунул ему в карман направление в госпиталь и уехал. Вышла сестра, достала направление Арона, позвала вторую, и они вдвоём, взяв больного за руки и за ноги, раскачав, сбросили его с высокого крыльца прямо на землю. С большим трудом, из последних сил Шапиро дошёл до вокзала - там было тепло. Лёг на лавку и уснул. Но в полночь пришёл дежурный и всех выгнал: уборка. Вышел на улицу, силы окончательно оставили его, лёг прямо на землю у стены вокзала и заснул...
Проснулся утром - засыпан снегом. Не было сил даже сесть. И вокруг - ни души. Думал - уже конец. По счастью, мимо шла пожилая женщина, как оказалось - еврейка. Помогла подняться, довела до расположенного недалеко дома, дала молока и чёрный сухарь. Реакция больного и изголодавшегося организма Арона на эту пищу была такой, что женщина испугалась, позвала соседку, та - молодого поляка. На телеге Арона отвезли к горсовету; молодой человек зашёл в него и каким-то образом быстро получил чьё-то распоряжение на госпитализацию больного во всё тот же госпиталь. И те же сёстры, что сбрасывали Шапиро с крыльца, на сей раз приняли его, выкупали, положили в чистую кровать и осторожно накормили.
Несколько недель Арон приходил в себя, а затем его, ещё больного, перевезли в стационар при отделении Союза польских патриотов, действовавшем, как ни удивительно, в этом небольшом городе в 30 километрах от Самарканда. В двух комнатах стационара больные лежали прямо на полу, вместе - мужчины и женщины. Питание приносили из госпиталя. Из полагавшихся 400 граммов хлеба и супа больным оставалась половина. В этих условиях выздоровления просто можно было не дождаться...
Как-то больных стационара осматривала врач, еврейка. Отнеслась к Арону более внимательно, оставила лекарства, а главное - настояла на том, чтобы ему давали полный паёк хлеба и супа. Молодой организм начал побеждать болезнь. Когда решили, что Шапиро достаточно окреп, дали 50 рублей, буханку хлеба и отправили на станцию. Поехал на север, сам не зная - куда.
Уже наступила весна 42-го. Оказался в Казахстане, в селе Бурное, на торфяных разработках. Кормили хорошо, зато жилья не было никакого. Спали в шалашах из торфяных брикетов. Пока было лето, было нормально, но к осени вот-вот должны были начаться дожди, как быть - никто из рабочих не знал.
И снова неожиданно пришла удача: появился директор местного сельскохозяйственного техникума, казах. Опросил всех и отобрал Шапиро и ещё троих. Получили общежитие, стипендию, столовую, для того времени - мечта! Год проучился Арон, а затем один из ребят, поляк, где-то прочёл объявление и предложил написать в Ташкентский институт ирригации и механизации сельского хозяйства - ТИИМСХ. И вот, к лету 43-го, из Ташкента пришло приглашение на подготовительное отделение института. Там отучились, получили аттестаты зрелости и были приняты на первый курс института. Но стипендия была всего 270 рублей, этого было мало даже на то, чтобы выкупить продуктовый паёк. Выхода не было, на знаменитом ташкентском базаре занимались перепродажей. Угодили в милицию; их хотели посадить, но институт вызволил, а потом всё-таки, опасаясь неприятностей, директор исключил провинившихся студентов.
И тут же военкомат мобилизовал изгнанных из института и направил в трудовой батальон. С призывниками здесь долго не церемонились: научили держать винтовку и направили в отряд охраны Ростсельмаша, который в те годы был в эвакуации в Ташкенте. Так Арон Шапиро и проработал там до 46-го, до возвращения в Польшу. В 45-м познакомился с еврейской девушкой Марьям, тоже из Польши, и там же, в Ташкенте, молодые отпраздновали свадьбу.

ЧЕРЕЗ ПОЛЬШУ - В ИЗРАИЛЬ

Лишь в июне 46-го Арон и Марьям получили пропуска в Польшу и приехали в город Ледница, недалеко от Вроцлава, на бывшей немецкой территории. В Леднице в то время ещё размещался штаб маршала Рокоссовского. У семьи Шапиро с самого начала не было желания задерживаться в Польше, тем более, что как раз в 46-м уже был кровавый погром в Кельце, и многие евреи уезжали кто куда: кто в Палестину, а кто даже и в Германию. Требовалось приглашение; родственники Марьям должны были прислать его из Уругвая, но замешкались, и тут польские власти закрыли границы и запретили эмиграцию.
Так молодая семья и прожила в Польше до 1956 года, пока не приоткрылся временно «железный занавес», чем они сразу и воспользовались. А в эти десять «польских» лет Арону пришлось поработать и в местных кооперативах, и на вредном производстве - вулканизации, и в магазине продавцом.

В Нью-Йорке на Всемирном конгрессе партии БУНД. Арон Шапиро -

слева. Рядом с ним - Владка Мил, легендарная связная Варшавского гетто.

В первые два года, до 48-го, в Польше активно работала еврейская партия Бунд. Затем она вынуждена была прекратить свою деятельность, отказавшись от объединения с другими партиями в единую Польскую объединённую рабочую партию, как того требовали власти. В течение этих двух лет Арон участвовал в работе местной партийной организации, хотя проявить себя в общественной работе в то время у него возможности не было: семья начинала жить с нуля, надо было зарабатывать. Были и семейные радости: Марьям за эти годы родила троих - сына и двух дочерей.
Но вот, наконец, в сентябре 56-го поездом выехали в Вену, а оттуда самолётом - на «Бен-Гурион». С аэродрома направили в Акко, дали небольшую квартиру. Работу в Израиле Арон начал с изготовления сумок. Бывшего варшавянина Шапиро тянуло поближе к центру, к большому городу. И когда материально окрепли, купили квартиру под Хайфой, в Кирьят-Бялике и с1965 года так там и живут. В 70-м Арон начал работать на крупном оборонном заводе и до выхода на пенсию в 84-м трудился на нём.
За это время дети выросли, все получили образование и все трое - на высоких и очень необходимых людям постах. Внуки, правнук - счастливая компенсация деду и бабушке за пережитое.
Арона всё время тянуло к людям, в общественный коллектив. Он часто по-доброму вспоминал сравнительно недолгое, но интересное предвоенное время, когда общался с активистами Бунда и сам участвовал в их работе. Как только переехал жить в Кирьят-Бялик, Шапиро начал а посещать клуб отделения Бунда в Хайфе и постепенно стал одним из его активистов, а с 85-го возглавил это отделение. Лишь тяжёлая болезнь вынудила его прекратить эту работу в 1995 году. Но Арон Шапиро остаётся членом руководства Союза Бунд Израиля. Ещё в 1994 коду он и редактор газеты «Лебенс фрагн» Ицхак Люден представляли организацию Израиля на Всемирном конгрессе Партии Бунд в Нью-Йорке, где выступили с докладами о положении в стране и работе израильского Бунда, участвовали в прениях об общем положении партии в мире, встречались с интересными людьми.

Книга Арона Шапиро "Человек и судьба"
Ещё в 80-х годах Арон Шапиро начал публиковать статьи в «Лебенс фрагн» на самые разные темы, политические и литературные, стал членом редколлегии газеты. Он подчёркивает большую положительную роль, которую сыграл и продолжает играть Ицхак Люден в его литературном и журналистском развитии. Шапиро публиковался в «Летцте наес», «Форвертс», «Цукунфт», в варшавской «Дас идише ворт». Кроме статей на идише, в журнале «Хишбон» выступает на иврите. Читает лекции по еврейской литературе...
В 2002 году изданы два романа Арона Шапиро, объединённые в книге «Человек и судьба», написанные на идише. В томе - 570 страниц. А в 2006 году ещё одна книга "Ушедший с ветром".
Несмотря на возраст, перенесённые жизненные невзгоды и тяжёлые болезни, он бодр и полон творческих планов - этот волевой человек, подчинивший себе свою судьбу.