Дина и Мендель, 1945годМихаил Ринский
ВОЛЯ К ЖИЗНИ
Судьба этой семьи - зеркало жизни еврейской трудовой семьи 20-го века. Через страдания, муки, через борьбу прошли, в той или иной степени, так или частично так, очень многие из ныне живущих израильтян - выходцев из Европы.
БЕЗРАДОСТНАЯ МОЛОДОСТЬ
Наконец-то родной Тарнув - четыре года не был здесь Мелех Тайтельбаум. Уезжал из Галиции - области Австро-венгерской империи, а вернулся в Галицию - область независимой Польши.
Тяжёлыми и безрадостными были детство и юность Мелеха: он рано потерял отца, и с 8-ми лет его воспитывала старшая замужняя сестра. С 11-ти лет он уже работал учеником портного, потом - наёмным портным у хозяина, получая гроши. Братьям повезло больше: старший стал наследственным раввином, средний - удачно женился и на хорошее приданое организовал торговлю деревом через порт Гданьска. А младший Мелех всю жизнь вёл борьбу за кусок хлеба, за работу, за права и человеческое достоинство. И не случайно он стал социалистом, вступил в ЖПС, по-польски - « Жидовску партию социалистичну» - Еврейскую соцпартию.
В 1914 году началась первая мировая война, и в 1915-м Мелех был мобилизован в императорскую армию. Да только провоевал он недолго: попал в чешскую воинскую часть, которая в первом же соприкосновении с итальянцами, воевавшими на стороне Антанты, целиком сдалась без боя противнику: ни чехи, ни поляки, ни евреи не хотели проливать кровь за чуждые им интересы Австро-Венгрии. Молодой Тайтельбаум оказался в плену в Италии, четыре года проработал там на полях и в огородах и осенью 1919-го вернулся в Тарнув, который уже год как был городом независимой Польши.
Мелех начал работать наёмным портным у хозяина, но в 1920 году началась война Польши с большевистской Россией, и его мобилизовали на военную швейную фабрику в городе Сонч, не так далеко от Тарнува. В свободное время молодёжь Сонча собиралась; было несколько кружков по интересам, по политической ориентации. Мелех стал посещать кружок еврейской социалистической партии Бунд, в которую незадолго до этого влилась ЖПС. На этих собраниях он познакомился с Ханой Эйтингер, бедной сиротой, работавшей у модистки-шляпницы. Помимо взаимных чувств, их сближали общие взгляды на многое. Мелех рассказал о своих намерениях братьям, но те и слышать не хотели о его браке с бесприданницей. Это Мелеха не остановило.
Как раз в это время полиция особенно активизировала свои действия против социалистов. Мелеху грозил арест как активисту, и он вместе с Ханой на время уехал в деревню к своей матери. Ей Хана понравилась, и когда молодые попросили благословения, мать только сказала: «Что ж, нельзя обижать сироту», - тем самым ответив старшим сыновьям.
Вернувшись в марте 1922 года в Сонч, Мелех и Хана не стали больше ждать и, решив оформить свои отношения, обратились к раввину. Но тот потребовал за своё благословение такую сумму, которой близко не могло быть у рабочего, даже трудившегося от зари до зари. Но надо было знать Мелеха: он тут же заявил раввину, что если он не оформит их брак за те небольшие деньги, что у них были, молодые обратятся в католический костел и попросят благословения у ксёндза. Что оставалось делать раввину? Не мог же он допустить, чтобы брат раввина и впрямь пошёл на поклон к католикам.
СТАНОВЛЕНИЕ СЕМЬИ
Итак, в марте молодые поженились, а в декабре 1922 года у них уже родилась первая дочь Дина. Начинали жить они очень тяжело. Мелех в те годы работал на хозяина, а тот, в свою очередь, на купца, то есть получал у него материалы для пошива и отдавал готовую одежду за гроши на продажу. О том, насколько вообще жизнь людей в то время была убога и ограничена, на каких интересах замыкалась, говорит такой эпизод. В 1924 году скончалась мать Мелеха, жившая у старшего его брата-раввина. Всю свою бижутерию, которой у неё было много и которая тогда была в цене, мать завещала той снохе, которая первой после её смерти родит девочку и назовёт её именем усопшей .
Первой среди родни Мелеха в октябре 1924-го появилась на свет его вторая дочь Тоня. По-еврейски, в честь усопшей, её назвали Толбе-Хае. Мелех попросил брата исполнить желание матери, тем более, что у Ханы, в отличие от других снох, не было никаких украшений. Но брат не отдал завещанное, мотивируя свой отказ тем, что Хана не носила парик, как предписано религией. Несколько лет длилась тяжба, и в конце концов старший брат был вынужден отдать бижутерию, но вернул всё-таки только часть. Позднее, во вторую мировую войну, в Дагестане эти украшения буквально спасут семью от голода - к этому мы ещё вернёмся. В конце 1925-го у Мелеха и Ханы родилась и третья дочь - Розалия. Сводить концы с концами стало ещё трудней.
В Сонче жизнь портных, работавших у хозяина или даже на купца, была совершенно невыносимой. Здесь они зарабатывали в несколько раз меньше, чем в Тарнуве. Пользуясь полной безысходностью, полной зависимостью людей, работодатели закрутили гайки до предела. Недовольство сплотило портных: был образован стачечный комитет. Мелех стал его членом. Зимой 1926 года комитет объявил забастовку. Властям и работодателям не составило большого труда её подавить. Над организаторами нависла угроза ареста, и Мелеху пришлось на несколько недель уехать в Тарнув.
Когда он вернулся в Сонч, забастовщика не принял на работу ни один хозяин. Но большую семью надо было кормить - кроме Мелеха с Ханой, были и мать Ханы, и три дочери. И глава семьи продолжил борьбу за жизнь. Одолжив у брата десять долларов (сейчас смешно сказать), он купил две швейные машины, материалы и стал работать на себя, как ремесленник. Минуя купцов, Мелех сам закупал материалы и сам продавал готовый товар на ярмарках.
Несколько лет семья прожила в большой нужде. Со временем у отца появились два помощника. Но в быту их мало что изменилось. Сейчас даже трудно себе представить, как можно было столь длительный срок жить в таких условиях.
Семья снимала одну комнату, влажные стены которой покрывала плесень. На шестерых было три кровати: отец с маленькой Розалией, мать - с двумя старшими дочками, а кроватку бабушки с утра убирали и ставили только к ночи, когда кончали работу и уходили два помощника отца, работавшие на швейных машинах. Ещё оставалось место для стола, служившего и для раскроя, и для обеда. И ещё были печка и кухонный шкаф - вот и всё. В этих условиях и за этим же столом делали уроки подраставшие девочки.
Несмотря на такую невыносимую жизнь, Мелех и Хана тянулись к свету: много читали на идише, польском и немецком. Они делали всё возможное, чтобы дать образование детям: девочки учились в польской школе, а после обеда шли ещё и в еврейскую школу - ортодоксальную, только для девочек. Мелех и Хана не были так уж религиозны, и вообще в этой школе их дочери были единственными из семьи ремесленника. Но Мелех отправлял дочерей в еврейскую школу не для того, чтобы они прониклись верой, а чтобы знали и уважали свою национальность и язык.
Энергичность и личные качества характера Мелеха постепенно начали давать свои плоды: он обрёл уважение своих товарищей по профессии, стал членом гильдии портных-ремесленников Сонча, а затем - и активным членом комитета, хотя в основном в гильдии были поляки, евреев было мало. В 1934-м он стал членом цеха портных, а диплом члена цеха - мейстра - давал право держать учеников.
В этот период, формально отойдя от партийной работы Бунда, Мелех продолжал оставаться его членом на учёте в организации Тарнува и оказывать помощь в работе местной организации. В общем, в жизни семьи появился проблеск надежды на лучшее. Но этому помешало стихийное бедствие.
УДАР СТИХИИ И СТОЙКОСТЬ ЛЮДЕЙ
1934 год был годом страшного наводнения: разлившиеся Висла и её приток Дунаец затопили огромную территорию, нанеся городу Сончу и всей округе катастрофический ущерб. Дом, где жила семья Тайтельбаумов, пострадал настолько, что его просто невозможно было восстановить. У Мелеха погибло многое из оборудования, мебель, скарб, товары, готовые изделия.
Пришлось снять новое помещение для жизни и работы и всё начать сначала. Денег не было. Сняли самое дешёвое из того, что было: комнату с маленькой кухней в польском доме, причём на нижнем этаже, как раз под их квартиркой находилась фабрика уксуса. Запах его пропитал всё в их квартире, включая одежду, и так они и жили, и ходили, источая этот запах, несколько лет, до 1939 года, когда после начала войны вынужденно покинули Польшу.
Но, по крайней мере, теперь два помощника отца работали в кухне, правда - в этой кухне и жили. Зато у подраставших девочек появились хоть какие-то условия для занятий - комната, в которой можно было закрыть дверь. Но и тут кроватей на всех не хватало, девочки спали вместе. А то, что дом принадлежал католикам и на его фасаде была иконка, возможно, даже спасло жизни его обитателям-евреям, на достаточно продолжительное время оградив их от внимания фашистов после начала войны.
Мелех Тайтельбаум на демонстрации Бунда в ВалбжихеМелеху и Хане пришлось буквально всё начать заново: восстановить оборудование и скорей начать работу, а значит - закупить материалы. Надо было хоть как-то обставить комнату и кухню-мастерскую, обеспечить постель и одежду, еду, тетради и учебники дочерям, их дальнейшую учёбу. Потребовалась стойкость, сила воли, чтобы не сломаться в этой отчаянной ситуации. Потребовалась энергичность и напористость Мелеха. Большую роль сыграл его авторитет в гильдии и в общественных организациях, где он получил помощь и кредиты. Жизнеспособность семьи была восстановлена.
СТАРШАЯ ДОЧЬ
В 1935году старшая Дина закончила 7-й класс. О дальнейшей учёбе не могло быть и речи: материальное положение семьи не позволяло. Ей было двенадцать с половиной лет, а закон разрешал работать с четырнадцати. Конечно, Дина времени не теряла: училась сама, много читала, да и подрабатывала немного, давая уроки младшим ученикам. А осенью 1936-го пошла в ученицы к портнихе. Ученицам не платили вообще, хотя проработала Дина у этой портнихи около трёх лет по 10-12 часов в день. Мало того: ещё и уголь приносила Дина для печки и для утюга. И потом, когда Дина перешла ученицей к другой портнихе, знакомой родителей, ей хозяйка и здесь не платила, хотя Дине было уже больше 14-ти. Правда, приработок у Дины порой был, когда хозяйка поручала ей отнести клиенткам готовую одежду, и те давали «на чай» гроши.
К этому времени Дина была уже развитой симпатичной девушкой; многие заказчицы просили хозяйку присылать именно её. А то, что внешность её была не типично еврейская, по-своему не раз помогало ей в жизни. К примеру, хозяйке-портнихе нравились искусственные цветы для украшения платьев, как тогда было модно, работы русской эмигрантки, возможно - бывшей аристократки. Изделия её были качественные, выполненные эстетично, с высоким художественным вкусом. Но эта эмигрантка не хотела иметь дело с евреями. Хозяйка посылала Дину, которая, как она выражалась, выглядела «шиксой», то есть не еврейкой, и та находила всегда с «аристократкой» общий язык, хотя практически не знала русского.
Забегая вперёд, стоит сказать, что свой первый заработок Дина получила только как раз накануне войны, 31 августа 1939 года, и на эти деньги (шутка ли, пятнадцать злотых!) тут же купила себе купальник, первый в жизни - предел желаний.
В 1937 году партия Бунд отмечала своё сорокалетие. Отец, состоявший в организации города Тарнува, присутствовал там на юбилейном собрании. Руководство поставило перед отцом вопрос о создании вновь ячейки в Сонче, и прежде всего молодёжной организации. У Бунда было два уровня организаций: молодёжи - «Цукунфт» («Будущее») и детская - СКИФ -«Социалистише киндер идише форбанд» («Социалистическое детское еврейское объединение»). Отец перепоручил работу по организации еврейской молодёжи старшей дочери: ей было уже 15 лет, её внешний вид, грамотность, начитанность, коммуникабельность и проявившиеся организаторские способности привлекали молодёжь.
Как раз в это время в Польше был ликвидирован комсомол, и много социалистически настроенной молодёжи, в основном рабочих, но и учащихся примкнули к Бунду. Была создана молодёжная организация - 150 в основном рабочих. Были там и три гимназиста, хотя им и запрещалось участвовать в работе политических организаций. Многие старались соблюдать конспирацию, опасаясь потерять работу или учёбу в гимназии.
Сняли помещение на собранные деньги. Собирались после работы, вечерами. Студенты читали лекции. Сотрудничали с польскими социал-демократами из Польской социалистической рабочей партии - они присылали своих лекторов-поляков. Такие встречи проходили на польском - в Галиции вся еврейская молодёжь знала польский язык. Обсуждали любые вопросы: политические, исторические, научные. Создали свои еврейский хор, театральный кружок, выступавшие в праздники, годовщины.
На встречах всегда была дружеская, доброжелательная атмосфера людей, объединённых общими интересами и взглядами. Активисты ходили на еврейские свадьбы - собирали деньги для Бунда, и собирали немало, так как люди видели его роль в отстаивании интересов еврейского населения: Бунд имел своих делегатов в местных органах власти, имел свои школы и медицинские учреждения и пользовался авторитетом в еврейских массах.
Молодёжь не могла легализовать свою деятельность в городе, не имея официальной организации. Поэтому подключили несколько взрослых членов партии и легализовали её городскую ячейку, сняв тем самым претензии полиции. Всё это время Дина была одной из тех, кто возглавлял эту работу, сыгравшую большую роль в развитии и росте самосознания еврейской молодёжи города. Этот опыт в дальнейшем очень даже пригодился ей и помогавшим Дине сёстрам, когда пришлось решать вопросы и отстаивать интересы свои и своих близких. А это время как раз настало: 1 сентября 1939 года началась война.
ОККУПАЦИЯ
Уже через неделю после начала войны немцы были в Сонче. Партия Бунд, предвидя начало войны, заранее подготовила план, и как только война началась, на местах приняли меры конспирации: спрятали флаги, документы, книги; часть сожгли. Многие, в том числе и семья Мелеха, заготовили на несколько недель продукты, уголь. В первые дни старались вообще не выходить на улицу. Домохозяйка пани Краевская, полька из богатой семьи, активистка польской антисемитской организации, но почему-то с сочувствием относившаяся к «своим» евреям - их семье, приносила им хлеб в первое время, пока его продавали свободно. Вообще, пани Краевская, имея десятки работавших на неё поляков, доверяла жильцам-евреям больше настолько, что даже своё самое ценное она просила зарыть и замуровать Мелеха. Вот такие парадоксы.
Когда пришлось добывать хлеб самим, Дине приходилось вставать в очередь в четыре утра. Но дело осложнялось тем, что Дина не могла появляться в очередях в своём районе: поляки могли её узнать, и кто знает, как бы с ней, еврейкой, поступили. А в отдалённые районы путь лежал через мосты, которые охраняли немцы. Спасали молодость и симпатичная внешность Дины, не похожей на еврейку.
Однажды Дина благополучно перешла два моста и встала в очередь у одной отдалённой пекарни. Поляки выбросили из очереди одного еврея. Потом узнали известную в городе Хелу Гольдбергер, красивую молодую еврейку из богатой семьи, и тоже вытолкали её из очереди. В это время мимо проходил патруль, но не немецкий, а австрийский. Увидев происходящее, австрийцы приказали вынести из пекарни четыре каравая хлеба и отдали ей. Союзники немцев ещё сохраняли человеческое лицо.
В дальнейшем судьба этой девушки, дочери ювелира, была трагичной. В неё влюбился сын богатого украинца. Спасая сынка, его родители донесли на Хелу. Девушку увезли в застенки Кракова и там замучили. А сынка мобилизовали в украинскую армию, воевавшую на стороне немцев. 15 октября власти приказали всем евреям Сонча зарегистрироваться. Помимо того, что Дина - еврейка, она ещё была известна многим как активная социалистка. Ничего другого не оставалось, как уходить на советскую сторону. В тот же день Дина, вместе с двумя коммунистами и одним бундовцем, на попутной телеге уехала на восток.
ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ
К вечеру они успели доехать до города Горлице. В первом же польском доме на окраине их пустили на ночлег, накормили. О национальности, слава Богу, не догадались спросить. На следующий день продолжили путь пешком; иногда подвозили попутные крестьяне. Наконец, добрались до деревни на окраине города Санок, у пограничной реки Сан. Переночевали в еврейской корчме, а поутру вышли к реке. Но по пути к переправе увидели приближающийся немецкий патруль и решили переправляться вброд тут же, хотя течение здесь было быстрое, а плавать никто из них не умел. Всё обошлось, выбрались на другую сторону и попали «в объятия» советских пограничников, ещё в «будённовках» и длинных шинелях. Мокрые, но счастливые, они доверчиво, под конвоем красноармейцев пришли на заставу.
Мужчин - попутчиков пропустили без проблем, а с Диной вышла заминка: русский она не знала, профессии, по-видимому, ещё у такой молоденькой не было. Дина догадалась, в чём суть их сомнений, и, не зная русского слова «портной», вынула и показала им иголку. Поняли и тоже пропустили. В том же составе они сели в поезд в сторону Львова. Денег на билеты не было. Но - такое везение - кондукторами в поезде оказались железнодорожники из Сонча. Денег с них не взяли и дали массу полезных советов. Но главное - то, что они сразу после рейса должны были вернуться в Сонч. Дина попросила передать её хозяйке пани Краевской, что встреченная ими дочь портного направляется в город Станислав.
Если бы Дина попросила передать это своим родным и назвала свою фамилию, поляки сразу бы «вычислили» её национальность, а заодно - адрес еврейской семьи, и кто знает, как они себя бы повели. А в том, что пани Краевская ничего лишнего не скажет, а родителям о ней передаст, Дина не сомневалась. Так всё и получилось.
Во Львове им снова повезло: встретили знакомых, перешедших границу одними из первых. На одну ночь их приютили в каком-то общежитии для беженцев, причём настолько переполненном, что миниатюрную Дину разместили на ночь на шкафу.
Наутро Дина выехала в Станислав - там её ждал товарищ по совместной работе в Бунде и жених, а в дальнейшем и пожизненный друг и муж Мендель. В Станиславе уже лежал снег, было морозно. Снова повезло: и здесь встретились знакомые, которые привели в квартиру для беженцев, подготовленную еврейской общиной. Здесь Дину навестил старший брат Менделя, потом встретилась и с ним самим. Можно представить себе их радость. Но всё хорошее омрачалось неразрешимой проблемой жилья.
Зима выдалась на редкость холодной. На съём жилья денег не было. Менделя и ещё нескольких парней приютил католический монастырь где-то на окраине города. Дина спала где удастся, почти каждую ночь в новом месте. Удалось устроиться работать у портнихи, и хотя она денег не платила и не кормила, но зато Дина весь день была в тепле. Обедала в еврейской благотворительной столовой.
Мендель предлагал ехать в глубь России, но надо было подождать семью: Дина не сомневалась, что они не задержатся. А между тем до родителей дошла весть, что Дина - в Станиславе. Как раз в это время произошло событие, ускорившее их решение. Немцы направили отца на работу - засыпать польские оборонительные траншеи. На ночь отпустили. Но по дороге домой его остановили и снова направили чистить туалеты. Он сказал , что он сегодня уже отработал, и в ответ его жестоко избили и всё-таки заставили отработать ещё раз. Отцу необходимо было срочно скрыться: действия оккупантов были непредсказуемы. В тот же вечер отец с Тоней ушли на восток. Мать с Розалией остались в надежде продать швейные машины, скарб, оставшийся товар, мебель - ведь никаких денежных запасов у них не было.
В ноябре Мелех и Тоня с одной из групп переправились вброд через Сан. Вода была уже ледяная, многие тонули при переправе. Но хотя бы не было ещё непрерывных заграждений вдоль берегов. Им повезло, и уже в том же ноябре Мелех и Тоня были в Станиславе.
В ГЛУБЬ РОССИИ
К этому времени Менделю отказал в приюте монастырь, и они с Мелехом временно устроились на мельницу, там же и спали. Тоню приняли в семье подруги из Варшавы. Дина жила на квартире, временно снимала койку. Ещё картинка из этой их жизни. Дина в спешке не взяла тёплую одежду, приехала в тоненьких трусиках. Отец привёз с собой три тёплых фланелевых рубашки. Две из них он распорол и сшил Дине три пары тёплых трусов - да простят автору читатели такие прозаические подробности. Но они характеризуют и обстановку, и отношение отца к детям.
А между тем всё меньше надежды оставалось у Мелеха на то, что Хана с Розалией смогут перейти границу и догнать их в ближайшие месяцы. Пришло известие о том, что не только с немецкой, но и с советской стороны граница закрыта, в том числе вообще закрыт пропускной пункт на мосту через реку Сан в городе Санок, где надеялись переправиться Хана с Розалией. А потом пришла весть о серьёзной болезни Ханы, и стало ясно, что уж по крайней мере до весны ждать их бесполезно.
В то же время отец всё яснее понимал, что оставлять дочерей на длительный срок в таких нечеловеческих условиях, когда приходится ночевать вповалку что ни день на новом месте, просто небезопасно, а денег на жильё не было и не предвиделось.
Мендель уже давно настаивал на отъезде в глубь Союза, резонно говоря, что если не подать заявления самим, то в любое время власти могут их принудительно отправить в эшелоне невесть куда, как «перемещённых» иностранных нелегалов - принимать советское гражданство они не спешили.
Поразмыслив, отец решил, вслед за Менделем, подать документы на переселение.
Менделю первому определили местом назначения город Буйнакск в Дагестане. А 10 января 1940 года отправили эшелоном и семью Тайтельбаума. Две недели ехали до грузинского Батуми, а оттуда - в чайный совхоз Чаква, в 16 км от города. Поселились в бараке, у реки Чаква. Работали на чайной плантации. Работа была тяжёлая, в певые же дни нежные девичьи руки были в мозолях и ссадинах.
Мендель из Дагестана «бомбардировал» их письмами, призывая приехать в Буйнакск, где, как он узнал, была острая потребность в таких специалистах-портных, как Мелех. Денег на дорогу не было. Продали часы и купили билеты до Буйнакска. И вот, наконец, вместе с ещё одной молодой парой, тайком от властей совхоза, выехали в Дагестан. В мае 1940 года приехали в Буйнакск. Встретили их радушно. К этому времени Мендель, приехавший в январе, успел поработать на фруктовом заводе, учился на токаря и в вечерней школе одновременно и работал уже в конторе нормировщиком. С квартирным вопросом и здесь было сложно. Первое время жили в комнатушке с тремя кроватями: для отца, двух сестёр и молодой пары попутчиков. Сразу стали работать в швейпроме. Вечерами учили русский.
Всё это время - и ещё из Грузии, и сразу по приезде в Буйнакск отец делал всё возможное, чтобы узнать, как дела у Ханы и Розалии, сообщить им свой адрес и помочь им избавиться от ужаса и смертельной опасности, в которой жили все евреи оккупированной немцами Польши. Благодаря своей настойчивости Мелех знал о том, что жена с дочерью - на границе, но перейти невозможно, а Хана знала, что они уже в Дагестане. Куда только ни обращался Мелех в тщетной, а порой ,как представляется сегодня, даже наивной попытке вызволить своих близких, и каких только ответов ни получал. Вот, например, ответ Наркомата иностранных дел от 31 июля 1940 года на просьбу Мелеха о приёме Ханы и Розалии в гражданство СССР и помощи им во въезде:
«Гр. Тейтельбаум М.С. Вашим родственникам, желающим въехать в СССР, необходимо лично или по почте оформить дело в Полпредстве СССР в Берлине по приёму в гражданство СССР, так как вопрос о их въезде в Советский Союз может быть решён лишь в случае их приёма в гражданство СССР. Вам, если Вы поддерживаете ходатайство Ваших родственников, необходимо прислать заверенную нотариусом или по месту работы подписку в том, что Вы, в случае разрешения им въезда в СССР, возьмёте их на своё иждивение и обеспечите жилплощадью...»
Что ж, ответ дан вовремя, исчерпывающе и в полном соответствии с нормами международного права даже и для наших дней. Вот только как Хана могла обратиться в Полпредство в Берлине даже письменно, когда перлюстрировалась почта, а за подобное - да и за любое обращение еврею тут же грозила смерть в той или иной форме. Да и в СССР - какую отец мог дать гарантию на обеспечение жилплощадью? Правда , с этим было проще: справку можно было «достать», как тогда говорили. Но что говорить о вторичном, когда не решался главный вопрос.
Оставалось ждать и надеяться на что-то...
ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ НА ГРАНИЦЕ
Как только в Сонч пришла весть, что Мелех и Тоня уже по ту сторону границы, Хана и Розалия начали готовиться к отъезду. К этому времени немцы ещё более ужесточили режим в Сонче. Расстреливали без предупреждения, евреям вообще запретили посадку в вагоны на станции. Поэтому Хана с дочерью выехали из города на телеге и на другой станции сели в поезд до города Санок, где был мост через пограничную реку Сан. Он служил пропускным пунктом через границу, и до последнего времени сравнительно свободно, в случаях воссоединения семей, немцы и русские пропускали людей.
Но как раз незадолго до приезда Ханы и Розалии неожиданно советские пограничники прекратили принимать беженцев, не сообщив ни причины, ни сроков. Они об этом не знали, но всё равно бы приехали: пути назад не было, а здесь была хоть надежда. Теперь переправиться нелегально вброд было очень опасно, а для них практически невозможно: по обе стороны реки - колючая проволока, частые патрули, у русских - собаки; к тому же была зима, вода ледяная. Смельчаки рискуют с помощью местных, но не в таком составе.
Январь 1940 года. Поезд прибыл на станцию Санок. Выходящих из вагонов встречает команда: « Всем евреям - собраться ...» Хана и Розалия, лица которых не явно еврейские, рискуют смешаться с поляками. У подчинившихся команде евреев отбирают деньги, документы. На вокзале - отдельно залы для поляков и евреев. Хана и Роза ночуют на полу польского зала. Проходя по залу, патруль выборочно проверяет документы. Солдат смотрит пристально на Розалию: « - Ты еврейка?» « - Почему ты так думаешь?!» - разыгрывая возмущение, вопросом на вопрос отвечает девушка. Солдат проходит дальше. Слава Богу...
Наутро Хана и Розалия - в толпе беженцев у моста. У входа на мост - издевательские плакаты на немецком: «Юдэн, фарэн нах Руссланд!» («Евреи, уезжайте в Россию!»). А с советской стороны путь перекрыт. В городе скопилось только евреев-беженцев 15 тысяч. А были и тысячи поляков, украинцев... Толпы стояли с утра до вечера, до комендантского часа, потом рассасывались и прятались кто где: у многих не было крыши над головой. Как и у наших героинь.
Переночевав первую ночь в польском зале вокзала, они на следующую не решились ни в польском, ни в еврейском. И так целый месяц, в самые зимние холода, Хана и Розалия на каждую ночь подыскивали себе какое-нибудь укромное место за сараем, в подворотне, закутывались в тёплое и дремали до утра. Где-то через месяц им повезло: старушка-еврейка, владелица небольшой лавчонки, была верующей и не могла работать по субботам. А немцы требовали открывать в субботу все лавки, хотя всё равно торговать в них было нечем. Розалия стала работать за старушку в субботние дни, за что старушка пускала их с матерью на ночлег, а по утрам ещё и давала по кусочку хлеба и чашке суррогатного кофе. Они молились на старушку.
У Ханы началась тяжёлая депрессия: у неё пропадала память, временами переставала узнавать людей, становилась агрессивной... В этих тяжелейших условиях 15-летняя Розалия проявила удивительную выдержку, волю, а как дочь - и человеческую верность. Роза постаралась отдалить мать по возможности от людей, чтобы не догадывались о её болезни и не стало известно немцам. Но силы и возможности маленькой хрупкой девушки-подростка были не беспредельны, и неизвестно, как бы выжили они с матерью, да и тысячи других евреев, если бы не сплочённый костяк еврейской общины города во главе с Лейбом Вернером. Он и его помощники Мориц и Ортнер были буквально амортизаторами между оккупантами и евреями, взяв на себя все переговоры с немцами и организуя всё, что требовали фашисты: собирали для них контрибуции и просто взятки, каждый день подбирали команды на работы, которые требовали выполнить немцы.
Они не были холуями немцев. Евреям было понятно, что если то, что делают они, будут делать сами оккупанты, то есть напрямую командовать евреями, - каждый день будут погибать десятки людей. Часто им приходилось принимать на себя удары в буквальном смысле: у Вернера, например, были выбиты все зубы. Он-то уж, зная всё и всех, мог при желании в любой день бежать на ту сторону. Но он не ушёл и в 1942 году погиб от рук гестаповцев.
Вернер организовал столовую для бездомных евреев. Войдя в отчаянное положение Розалии с больной матерью, он устроил девушку в эту столовую работать, а заодно освободил от каждодневных принудительных работ и Хану. А работы были самые чёрные и опасные: в холоде, в грязи, а то и по обслуживанию господ...
Что ни день, то кого-нибудь не досчитывались: кроме оккупантов, людей косили голод, болезни... Помощи общины, конечно, было недостаточно. Обеды в столовой были, как выразилась при рассказе Розалия, « а биселе варм вассер» - немного горячей воды. Но и это было «что-то». На праздничный седер Вернер как-то умудрился порадовать дополнительным праздничным кусочком 200 человек.
Так они прожили на границе восемь месяцев. Через мост пропуск людей так и не возобновили. За это время пограничники и с той, и с другой стороны не дремали, по всей её длине было завершено оборудование границы. Если раньше местные жители за хорошие деньги находили лазейки, то теперь немцы предупредили о полном пресечении любых нарушений и потребовали к концу августа очистить город от беженцев.
Буквально в последний день, неведомо какими путями и за сколько, Вернер организовал переправу: взявшись за руки, отчаявшиеся люди - 28 человек - перешли вброд реку и протиснулись под проволочные ограждения. Уже на том берегу мокрые, обессиленные, ободранные колючей проволокой, они, не обращая внимания на команды и предупредительные выстрелы красноармейцев, лай пограничных собак, легли на траву: борьбе за жизнь были отданы все силы.
Глубокую благодарность своим спасителям Розалия сохранила на всю жизнь. Как только летом 1944 года освободили Санок, она направила новым властям просьбу сообщить о их судьбе. Вот потемневший листок - ответ бурмистра города Санок от 24 октября 1944года - привожу в сокращённом переводе с польского: «...доводим до сведения пани на основании расследования, что последний председатель Кахала Лейб Вернер был убит гестапо в 1942 году. О других лицах городской суд сведений не имеет....». Быть может, кто-нибудь из читателей мог бы дополнить сведения об этом эпизоде спасения людей и этих мужественных людях.
Всех беженцев допросили. В частности, выпытывали сведения о руководителях еврейской общины - их имена были уже известны. Но, не зная степени контактов советских и немецких пограничников, и вообще - какую опасность её слова могут представлять для этих отважных людей, Розалия уклонилась от конкретных ответов.
Ей удалось уговорить допрашивавших пограничников отправить их с матерью в Станислав - помогли письма отца и документы, которые он смог переслать. Всех остальных из их группы отправили на поселение в Сибирь. Интересна справка, выданная Хане и Розалии, очевидно, вместо пропуска на проезд: «...Тайтельбаум А. М. Вместе с дочерью нелегально прибыла из Германии...». То есть, уже не из оккупированной Польши, а из Германии. Аннексия признаётся советскими органами.
Справка датирована 2-м сентября 1940 года, а пропуск на их отъезд из Станислава в Буйнакск им выдан 1 октября. То есть месяц ещё прошёл, пока , получив подтверждение из Дагестана, они добились разрешения на выезд. За это время они выполнили и просьбы своих товарищей по группе, отправленных в Сибирь, передали родственникам и друзьям всё, что те просили. В то тяжёлое время солидарность и взаимопомощь в подобных случаях считалась святым делом. После войны некоторые их нашли и благодарили. И вот, наконец, долгая дорога - и Хана с дочерью в Буйнакске. Тёплая, радостная встреча. Итак, семья воссоединилась через год , полный отчаянного риска, борьбы и стремления к жизни и друг к другу.
ДАГЕСТАН, БУЙНАКСКПервое, что сделали по приезде матери и Розалии, сняли квартиру. С сентября 1940-го Дина начала учиться на медрабфаке, а Тоня - в педагогическом училище. Их приняли, можно сказать, авансом: познания в русском языке у обеих сестёр были скромные. Но девушки были способные: если при поступлении Дина сделала в диктанте 127 ошибок, то уже через полтора месяца - всего семь. Но ещё через несколько месяцев медрабфак ликвидировали, и Дина перешла в педучилище к Тоне. К концу первого курса Дина уже писала без ошибок и была одной из лучших на курсе, получала стипендию.
Розалия училась в школе, потом поступила в медицинское училище, которое здесь, в Дагестане, и закончила. О том, как и всей семье, и ей самой было нелегко, говорит такая деталь: у Розалии не было никакой обуви, кроме галош, и как она в этих галошах переходила границу, так потом и в Буйнакске долго ходила в них. 22 июня 1941 года началась война. Как раз этим летом тяжело переболели и Дина, и Тоня, и когда в сентябре студентов послали на рытьё траншей, они не нашли в себе силы. К тому же отца мобилизовали на кожевенный завод - шить кавалеристам плащи; там он проработал до лета 1942-го. Девушкам пришлось оставить училище и идти работать. Тоня устроилась на тот же кожевенный завод: кроме зарплаты, там ещё и кормили обедом!
Осенью определилась и личная жизнь Дины и Менделя. Ещё в июне 1941 года Мендель заболел тифом, два месяца пролежал в больнице, но, несмотря на это, его призвали в армию. Перед его отъездом, 1 сентября 1941-го, молодые расписались, и Мендель уехал - новобранцев увезли прямо в штатском.
Дина шила на дому, подрабатывала, как могла. К примеру, по воскресеньям сидела с ребёнком женщины, которая в эти дни торговала на рынке. За это та кормила Дину вкусным супом. Весной 1942-го Дина устроилась работать секретарём на узел связи - к этому времени она вполне освоила русский язык, печатала на машинке. Красивую общительную девушку полюбили и монтёры, и начальство. Той же весной 1942-го отца отправили на трудфронт в Чечню, в Грозный. Там он заболел малярией в очень тяжёлой форме. Матери пришлось ехать в Грозный - выхаживать отца. После болезни он был в таком состоянии, что его отпустили домой.
В это же время повестку в армию получила и Тоня. Дина сшила ей тёплую одежду из шерстяных шалей, которые тогда стоили недорого. Свитеры и штаны из этих шалей многим понравились, Дина стала их шить на продажу местным, которые платили не деньгами, а кукурузной мукой, но в то голодное время это тоже было совсем не плохо.
Отец по возвращении с трудфронта, оправившись от болезни, стал снова работать в швейпроме. По вечерам они вместе с Диной шили из шалей свитера, которые затем мать продавала на базаре. А швейную машину купили на деньги от той самой бижутерии, доставшейся Хане по наследству. Материальное положение семьи немного улучшилось. Тоне с армией посчастливилось: разобравшись, что она из Польши, её тут же демобилизовали. Вернувшись, она пошла учиться в торговый техникум, за три года его окончила и оставшееся до возвращения в Польшу время работала в горторге Махачкалы, столицы Дагестана.
А в 1943-м из армии вернулся Мендель. После мобилизации его, полубольного после тифа, направили не в действующую армию, а на трудфронт. Работали под Саратовом, потом под Сталинградом. Здесь он так же, как почти все в семье, заболел малярией, и тоже в такой тяжёлой форме, что и его отправили домой. Мендель пошёл работать в ремонтную контору. На первую получку он купил Дине туфли, в то время - предел желаний молодой женщины.
Вскоре после начала войны в Советском Союзе начал действовать Комитет польских патриотов, который возглавила известная писательница Ванда Василевская. В Дагестане его работа развернулась на местах только к 1943-му. В местном отделении этого Комитета Дина начала работать секретарём. Одновременно она преподавала польский язык детям беженцев из Польши. К концу войны жизнь семьи сравнительно наладилась, но, конечно, все они мечтали о возвращении.
ПОЛЬША9 апреля 1946 года эшелон польских беженцев, возвращающихся из Союза, прибыл в Нижнюю Силезию, в город Валбжих, перешедший от Германии к Польше. На вокзале их встречали представители властей возрождающейся Польши. Ждали их и товарищи из Бунда, дали им свой телефон и адрес и предложили после обустройства связаться с ними. Прямо с вокзала их развезли по квартирам. Дине с Менделем определили однокомнатную квартиру, в которой ещё несколько недель после их вселения, до отъезда в Германию, жили две престарелые немки. Тоню и Розалию тут же приняли на работу в военторг. Отец начал работать портным. Мендель - на стекольном заводе раскройщиком стекла. А Дине, имевшей опыт работы в Бунде ещё до войны, предложили быть представителем Бунда в местном еврейском комитете.
Дина с товарищами по Бунду, 1946 годОдной из первых забот для семьи было - выяснить судьбу своих близких, остававшихся в Польше. Они и раньше уже узнали много трагического о многих, но, как говорится, надежда умирает последней. К сожалению, подтвердилось, что братья и все сёстры Мелеха погибли в Освенциме и Белжеце; что в том же лагере Белжец немцы уничтожили бабушку, мать, двух сестёр и брата Менделя. Ещё раз убедились они, что только борьба , непрерывная и напряжённая, помогла им выжить и в те тяжкие предвоенные годы, и в годы второй мировой войны. И уже здесь они почти сразу почувствали, что и в Польше у них ещё предстоят проблемы: уже в 1946 году в Кельце был первый кровавый погром. Но это ещё не был результат государственной политики: её изменение ещё предстояло.
В декабре 1946-го Тоня вышла замуж. Муж Тони Роман работал в местных органах безопасности - в то время там евреев еще можно было встретить. Через некоторое время его перевели в Варшаву, предоставив квартиру. В том же 1948 году вышла замуж и Розалия и уехала к мужу в Лодзь.Муж её работал техником- текстильщиком. Там со временем у них родились два сына.
Власти начали «закручивать гайки» уже в 1948 году, когда стали сгонять партии в единую Польскую объединённую рабочую партию - ПОРП. Еврейская рабочая партия Бунд отказалась от слияния и была распущена, а её членам власти предложили вступить в ПОРП. В то же время в публикации «Польской партии социалистичной» (ППС), объявившей о слиянии, Дина была упомянута в числе отказавшихся от вступления в ПОРП. Мендель также не принял предложение о вступлении в ПОРП. Чтобы избежать преследования, родители и семья Дины решили уехать из Валбжиха во Вроцлав.
Здесь Дина работала секретарём автотранспортной фирмы - помог Роман звонком из Варшавы, где он ещё работал в органах. Вскоре пришла его очередь: он был уволен. Пошёл учиться в техникум. Мендель устроился в торговую контору вроцлавской международной выставки и проработал там до самого отъезда в Израиль.
Дину , как и везде, очень хорошо принял коллектив. Но набирал силу государственный антисемитизм: сначала её перевели на контроль работы водителей, а в конце 1951-го её предупредили об увольнении через три месяца. Когда на собрании в праздник 8 марта 1952 года упомянули, что через несколько дней Дина прекращает работу, все 300 человек в зале в знак протеста стали топать ногами. А когда буквально через несколько дней умерла мать Хана, очень многие сотрудники Дины - поляки пришли на еврейское кладбище.
После смерти матери отец попросил Дину родить дочь и дать ей имя Ханы, и уже в январе 1953 года новорождённую дочь назвали Анной. После смерти жены Мелех не мог оставаться в своей квартире и уехал жить к Тоне в Варшаву, а семья Дины переехала в его квартиру, более просторную. К сожалению, и отец лишь на два года пережил жену...
В марте 1953 года умер Сталин, и это спасло многих евреев в Советском Союзе. Но в Польше антисемитизм продолжал набирать силу, особенно с приходом к власти Владислава Гомулки в 1956 году.
У СЕБЯ ДОМА
Как раз в этом году на Ближнем Востоке была Синайская война в зоне Суэцкого канала. Ни один еврей не мог оставаться равнодушным к событиям, судьбоносным для молодого государства. Мендель решил съездить в Израиль по приглашению сестры и брата, пережившего Освенцим. После шести недель Мендель вернулся твёрдо настроенным на отъезд. Дину убеждать не было необходимости, тем более, что уже уехала в Израиль Розалия с семьёй. Не теряя времени, оформив документы, они через Вену, Геную и далее морем до Хайфы прибыли в Израиль восьмого сентября 1957 года. Как и всех репатриантов, их встретил Сохнут и направил в Беер-Шеву, но они предпочли Ришон ле-Цион, где жила Розалия и поблизости - брат и сестра Менделя. Уже в декабре 1957 года мобилизовали все привезённые ресурсы и купили домик на окраине, но через два года, когда Аннушке подошло время идти в школу, сменили квартиру на центр Ришон ле-Циона.
По приезде Мендель устроился работать на армейскую базу вольноопределяющимся интендантом, и так и проработал там 28 лет, до пенсии. Дина, как смолоду связала свою судьбу с Бундом, так и в Израиле их совместная жизнь и любовь длится по сей день. Летом 1958 года Бунд организовал летний детский лагерь в Рамат а-Шароне. Дина проработала там все смены; Аннушка была при ней. Дину там заметили, тем более учли, что она в партии - не новичок. Большую роль сыграло и прекрасное знание языка идиш, который и по сей день объединяет и является основным в общении членов союза.
Но у неё ещё был лишь начальный иврит. Дину направили на четыре месяца в Беер-Шеву , в ульпан. Её способность к языкам мы уже знаем по освоению русского. И уже с января 1959 года Дина начала работать в Бунде техническим секретарём. Непрерывно проработав на этом посту 42 года, и сейчас, на пенсии, продолжает приезжать в офис Бунда и оказывать большую помощь Секретарю Союза Иосифу Фрайнду, своим молодым преемницам, пользуясь своим огромным опытом, авторитетом и личным знакомством с каждым членом Союза.
Дина в кабинетеДина особенно отмечает дух доброжелательства и взаимопомощи, который неизменно был и остаётся в их Союзе. Вспоминает годы, когда, несмотря на запрет и буквально преследование властями Израиля за употребление языка идиш, она на машинке печатала, помогая многим, статьи и целые книги на идише. В офисе Бунда работала школа идиша, размещался Союз актёров идиш, репетировали спектакли на идише, хор на идише насчитывал 70 человек. Уникальная библиотека на идише и хор действуют и сейчас. Офис на улице Калишер Тель-Авива все годы был и остаётся одним из центров защиты и сохранения языка идиш. Дина с гордостью говорит об этом.
Сейчас дочь Анна, в своё время окончившая университет, успешно работает в экономике, а внучка собирается в армию.
Несколько слов о семье Тони. Ещё в Варшаве, после учёбы, Роман успешно работал инженером -механиком в Варшаве, но и они с Тоней приехали в Израиль в 1970 году, и здесь Роман нашёл себя в науке, связанной с авиационной промышленностью.
Три сестры, вспоминая годы тяжёлой, изнурительной борьбы родителей и их поколения за жизнь, человеческое и национальное достоинство, вправе испытывать удовлетворение: они выдержали испытание на прочность, одержали свою победу, одну из многих в общем строю побед над самой жестокой машиной смерти двадцатого века. История их семьи - это небольшой, не самый важный, но необходимый кирпичик в истории этого века, которую ещё предстоит осмыслить и грамотно сложить.
Михаил Ринский. Файл Dina тел. 03-6161361
Комментариев нет:
Отправить комментарий