МНОГОГРАННОСТЬ ТАЛАНТА (М. САХАР)

Михаил Ринский

МНОГОГРАННОСТЬ ТАЛАНТА

С каждым общением Моше Сахар заинтересовывает всё более. Школьный учитель с 40-летним стажем. Поэт интересный и своеобразный, на стихи которого написано немало популярных песен, одну из которых исполняла сама Марлен Дитрих. Художник, произведения которого не раз можно было видеть на выставках.
Но не менее интересен он и всей своей биографией.

ИЗ ПАСТИ ТИГРА - В ЛАПЫ МЕДВЕДЯ

Счастье или несчастье казались теперь чем-то вроде пустых гильз, далеко отброшенных могучим желанием жить и чувствовать, что живёшь.
Э. М. Ремарк. «Триумфальная арка».
Чтобы в полной мере представить себе этот дом, читателю просто необходимо подключить своё воображение и перенестись в 30-е годы 20-го века, в польский город Лодзь. В этом многоэтажном муравейнике проживало ни много, ни мало 350 семей, в большинстве - еврейских.
В почти всегда многолюдном дворе говорили на идиш. А какой же еврей в то время не любил поговорить с соседями на любую тему - от политики до погромов и от цен до очередных свадьбы или похорон в их доме. Кто только ни жил в доме: богатые и бедные, набожные и безбожники, сионисты и бундовцы, порядочные «а идише мамэ» и проститутки...
Всякое случалось во дворе, и любая новость и тем более скандал становились достоянием двора. Бывали и свои радости, когда во дворе появлялись бродячие артисты, музыканты, циркачи. 10-летнему Моше это было куда интересней, чем на унылых уроках в еврейской школе, где учился он не слишком усердно и время от времени выслушивал упрёки и сравнения - вот, мол, какой славной ученицей была твоя мама Гитл - она тоже училась в своё время в этой школе. Можно себе представить, сколько лет было школе, - и, между прочим, мало что изменилось с тех пор, даже учебники. И даже директор ещё был тот же, что при маме.
Возиться с 4-летним братишкой Рафаэлем было тоже занятием не из лёгких, но позволяло Моше оправдать очередной школьный провал.
Впрочем, и портному Бинему Сахару, и его жене Гитл, помогавшей ему, приходилось так много и тяжело работать, что и проверить отметки у сына подчас было некогда. Тем более, что все мысли в семье, как и в стране, все разговоры возвращались к одной теме - предстоящей войне. Вопрос только был - когда...
Немцы начали 1 сентября 39-го. Польская армия не могла противостоять железному кулаку. С самого начала войны «пятая колонна» польских «фольксдойче» распространила слухи, что немцы арестуют всех мужчин, тем более - евреев, и толпы мужчин устремились к Варшаве и на восток. Отличной мишенью были эти люди для немецких «мессеров». Всё-таки Бинему удалось перейти советскую границу. Но здесь тоже не было безопасно, да и материальные условия похуже. А как там, в Лодзи, Бинем не знал. Он решил вернуться в Лодзь и либо оставаться с семьёй, либо пробираться вместе с ними на восток.
А тем временем Лодзь уже оккупировали немцы. И вскоре появились во дворе их «еврейского» дома. То ли он им действительно подходил под казармы, то ли это был предлог, но только фольксдойче, местный немец, собрал жильцов дома и приказал к таким-то часам всем выйти без крупных вещей. Было холодно, Моше хотел вернуться за пледом, но ему и этого не разрешили. Их приютила родственница.
Как раз тайно вернулся отец, и первое, что он увидел - десять евреев, повешенных на площади для острастки - их вытащили прямо из магазинной очереди. Всё Бинему стало ясно, и, разыскав жену и детей, он тайно вывел их из города. Долго добирались они до восточной границы. В рамках краткого очерка невозможно передать все перипетии их трудного пути и всю предприимчивость, ловкость и просто героизм, которые потребовались Бинему и Гитл, чтобы живыми и невредимыми, хотя и истощёнными и голодными, вместе с двумя мальчиками тайно перейдя границу, оказаться в Бресте.

В БЕСКРАЙНЕЙ РОССИИ

Когда больше ничего не существует, несчастье перестаёт быть несчастьем. Ведь нет ничего, с чем можно его сравнить. И остаётся одна опустошённость. А потом постепенно оживаешь.
Э. М. Ремарк. «Триумфальная арка».
В только что «освобождённом» и «возвращённом» России, но уже Советской, в соответствии с пактом Молотова - Риббентропа, приграничном Бресте спешно формировались органы новой власти и налаживалась мирная жизнь по принципу: «Хочешь мира - готовься к войне». А поэтому, наряду с приёмом и проверкой тысяч беженцев, шла и «зачистка» возможной «пятой колонны», и «перемещение» их в глубь страны в лагеря и на поселения.
Приняли семью Сахар без проблем, хотя и разместили без комфорта - прямо на полу местной синагоги, среди таких же беженцев-евреев. Этот своеобразный «пересыльный пункт» остался в памяти впечатлительного мальчика Моше единственным эпизодом, когда вдруг среди сидевших и лежавших на полу в зале синагоги появился прилично одетый, моложавый мужчина. Он представился поэтом и долго читал им свои стихи на идиш. В той обстановке это «явление» так подействовало на Моше, что, как он считает, именно тогда он решил стать в будущем поэтом.
Но пока беженцам было не до стихов. Они ждали решения своей дальнейшей судьбы. Но вот, более чем через месяц их пребывания в Бресте, дошла очередь до семьи Сахар. Сотрудник НКВД, говоривший, кстати, на идише, вежливо объяснил им невозможность оставаться в приграничном городе, после чего их, уже не так вежливо, переправили в эшелон и в теплушках повезли на русский Север.
Везли так долго, что они уже стали путать дни. Привезли в Коми - автономную северную республику, в холодный город Сыктывкар, а затем машиной - в глухой посёлок Рабок и, вместе с другими поселенцами, разместили в бараках на окраине, у леса.
Отца отправили работать на лесоповал, мать работала тут же, в посёлке. Сейчас Моше с трудом представляет, как матери удавалось накормить их с братом. Помнит только, как уже под зиму воровал капусту на колхозном поле.
В 1941-м, как только началась война с Германией, поселенцы воспрянули духом: вот-вот немцев разобьют - вернёмся. Бинем решился на смелый поступок: Сахары переехали в расположенный недалеко пристанционный посёлок. Очевидно, помогла профессия дамского портного: через какое-то время Бинем уже обшивал местную «элиту», и семья уже не бедствовала на фоне общей голодухи военного времени.
Когда в 1943-м бывшим польским гражданам предоставили выбор поселения, Сахары оказались, после приполярного Коми, в тёплом цветущем Дагестане, в Кизляре. Здесь отец уже свободно шил для зажиточной кавказской знати, и семья жила в более чем нормальных условиях. Отцу платили неплохо, нередко - «натурой» - продуктами, а то и бочками знаменитого кизлярского вина. Мать помогала отцу шить, а Моше, которому было уже 15, и он, в силу жизненных обстоятельств, был не по возрасту предприимчив, после школы реализовывал на рынке «гонорары» отца. Так что семья смогла и отложить хорошую сумму «про чёрный день», как говорится, но они-то рассчитывали на дни светлые, только бы скорей Победа - день конца войны иначе не называли, все ждали его с нетерпением.
К этому времени Моше уже прекрасно освоил русский: учился в школе ещё на Севере, потом - в Кизляре. Учился уже в школе и Рафаэль.

В ПОСЛЕВОЕННОЙ ПОЛЬШЕ
Ничего, что столько маюсь
С чёрной сотнею в борьбе.
Не сломался. Не сломаюсь
От надлома на бедре!
Е. Евтушенко. Поэма «Фуку».
И вот, наконец, долгожданная Победа. Оформляют документы на возвращение. Им предлагают Щецин: будущая Польша заботится о заселении новых, приграничных с Германией земель. Сахары согласились.
Но, приехав в этот город, Бинем и Гитл не почувствовали его своим: здесь всё напоминало о немцах, а ненависть была ещё слишком свежа. Посоветовавшись, решили поискать более привычные условия, и Бинем, оставив семью в Щецине, поехал в Кельц, чтобы снять квартиру и перевезти семью.
Но судьба распорядилась иначе. Как раз в 46-м, когда отец был в Кельце, там поляки устроили жестокий погром. Считая, что времена - не те, евреи оказали сопротивление. В числе многочисленных раненых оказался и Бинем Сахар. Железным ломом ему проломили череп, повредили барабанную перепонку. Так он и остался до конца жизни глухим на одно ухо.
В это время в Щецине какая-то мистика подсказала Моше, что что-то неладное с отцом: он ещё не знал о погроме, но как раз в ту ночь ему приснился отец весь в крови. Наутро он узнал о погроме. Вместе с матерью они бросились в еврейский центр, но Бинема Сахара не было в списках ни убитых, ни раненых. И всё-таки им было неспокойно: вестей от отца не было. Моше с матерью решили ехать в Кельц. Передоверив Рафаэля друзьям, сели в поезд.
Эта поездка запомнилась Моше на всю жизнь. В купе, открывая консервную банку, Моше порезал палец. Пошла кровь. Полька, соседка по купе, не признав в них евреев (Гитл безукоризненно, без акцента говорила по-польски), изрекла: «Хорошо, что среди нас нет жидов: они любят нашу христианскую кровь». Вот такое отношение в Польше было к «жидам», и погром в Кельце не удивляет.
Отца они разыскали в одном из госпиталей: весь забинтованный, ещё не пришедший в себя после сотрясения мозга, он даже не узнал Моше. Гитл пришлось долго выхаживать мужа.
После кельцского погрома очень многие польские евреи решили навсегда покинуть эту страну. Собрала чемоданы и семья Сахар.

В СВОИ ПАЛЕСТИНЫ.

Если вы не будете думать о будущем, возможно - оно для вас не наступит.
Джон Голсуорси.

Для большинства польских еврейских репатриантов той поры путь на историческую Родину, где евреи тогда вели борьбу с англичанами за своё государство, пролегал через Чехословакию, Австрию, Италию. В их числе, в одной из нелегальных групп, оказалась и семья Сахар. Как и все до неё, группа тайными тропами перешла из Польши в Чехословакию, затем таким же образом - в Австрию и в результате оказалась в американской зоне оккупации этой страны, поделённой тогда союзниками. В лагере «Дени Рейтхофер» на окраине городка Штаер было даже совсем неплохо, кормили сытно, а это было - как рай для юноши, изголодавшегося за время подготовки и переходов через границы. Моше быстро восстановился, и в нём снова проснулась активность, тяга к учёбе и к чему-то новому, всё время где-то внутри затаившаяся и не покидавшая его и в трудные времена. Времени свободного было слишком много, но обидно было зря его растрачивать. Моше взялся за немецкий.
Вскоре он узнал, что сравнительно недалеко, в городе Линце, издаётся газета на идише. Моше предложил свои стихи. Поначалу его «не оценили», но использовали как распространителя газеты. Но постепенно начали печатать его репортажи и стихи. Денег в редакции, как обычно в таких газетах, не было, зато платили пачками сигарет, а они были в то время валютой на равных с деньгами. Печаталась газета на идише латинским шрифтом, но в то время это было привычно.
Пересылка семьи Сахар почему-то задерживалась. Многие уже были переправлены в Италию, многие - и далее, кто-то прошёл через кипрские лагеря...
Но вот в 1948-м провозгласили независимость Государства Израиль, и сразу же началась война с арабами, война не на жизнь, а на смерть. Вот тут 20-летний Моше уже не считал более для себя возможным быть в стороне от событий. Мало того: на одном из собраний в лагерном клубе он вышел на сцену, рассказал, в какой опасности только что провозглашённый Израиль и предложил собрать боевую группу для срочной помощи.
Человек 20 записались в группу, подлежавшую срочной отправке в Израиль. Закрытыми автомашинами их спешно перевезли в Италию, и военно-транспортным самолётом неопознанной принадлежности, но советского производства они в тот же день перелетели в Израиль. С военного аэродрома их тут же перевезли в Иерусалим.

ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ МЕЧТЫ. ИЕРУСАЛИМ.

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто вечно с бою добывает их,
Кто грудью сквозь опасности проходит,
Себе всю жизнь прокладывает путь.

И.В.Гёте
С первых же дней на Земле Обетованной Моше Сахар с оружием в руках защищал её для своего народа. Но скромно отрицает какое-либо геройство в своём послужном списке: «Воевал, как все» - вот и всё. Это - правда: на такой войне хорошо воюют все, хотя бы даже потому, что отступать некуда. Это Моше хорошо понимал, потому и прилетел на помощь. Свыше года защищал он Иерусалим, в том числе горы Хар Цофим и Хар Цион, помощником командира взвода. Взводным офицером был отчаянный парень из России, воевавший там в штрафном батальоне. Его и ребят - друзей по взводу Моше вспоминает добрым словом, а значит и сам он состоялся как солдат.
В промежутке между боями написал он своё первое в Израиле стихотворение на идиш. Товарищ по оружию - звали его Зэев - перевёл его на иврит, и оно было опубликовано в боевой газете. Забегая вперёд, отметим, что и в дальнейшем он воевал «раз пять», как говорит, ну и, само собой, сборы резервистов - милуимы проходил почти ежегодно.
Ещё в армии Моше решил для себя, что изберёт профессию учителя. Большое влияние оказал на него один из боевых друзей, окончивший университет. Он учил Моше ивриту, и, несмотря на то, что Сахар до приезда в Израиль вообще не знал иврит, за время службы в армии восприимчивый солдат его вполне освоил.
В 1949-м, когда Моше был ещё в армии, наконец-то из Австрии приехали отец, мать и брат. Бинем сразу же начал портняжничать. Им предоставили в Иерусалиме бывший арабский дом, они его отремонтировали, и жизнь у них быстро наладилась.
После армии Моше присоединился к ним. Он стал работать в Иерусалиме воспитателем исправительной школы для трудновоспитуемых детей, нечто вроде трудовой колонии Макаренко, бывшего для него тогда примером. У Моше ещё не было диплома учителя, да и вообще он понимал, что должен ликвидировать пробелы в своём образовании, бессистемном и прерывистом в течение нескольких лет в России, Польше, а затем в израильской армии.. И он, как мог, учился сам.
В доме напротив поселили семью репатриантов из Румынии. Часто у окошка сидела молоденькая симпатичная девушка. Как-то Моше с ней заговорил. Оказалось, что она не знает иврит совсем. Моше предложил ей помочь. Так завязались их отношения. Когда они окрепли и Моше сделал предложение, умная Бэти как бы в шутку возразила:
- Но ведь у тебя пока неясна перспектива. Диплома учителя нет, и кто знает - когда будет.
Что ж, она была права. Конечно, Бэти ему не отказала, но Моше твёрдо решил учиться по-настоящему и получить диплом. Подал заявление в Иерусалимский университет. Те времена в Израиле во многом были схожи с послереволюционными российскими. В 54-м Моше прошёл собеседование и был специальной комиссией, как бывший фронтовик, без экзаменов принят на философский факультет Иерусалимского университета.
Заниматься было нелегко: предметы были самые разные, некоторые приходилось осваивать буквально с азов. И осваивал. Но с одним предметом ему повезло особо: прекрасный преподаватель поэтесса Лэя Голдберг, дала ему очень многое в литературном развитии, прежде всего как поэта. Учась в университете, он под её влиянием писал, но немного и, как он сам считает, ещё на студенческом уровне.
Конечно, Моше, с его жаждой знаний, учился бы и учился до окончания полного курса университета, но надо было работать: семья - молодая жена, ждали ребёнка. Проучившись год, Моше получил диплом учителя младших классов и на этом поприще проработал 40 лет, всё время совершенствуясь и расширяя свои и кругозор, и диапазон, став поэтом, переводчиком, художником.
До 1959-го года семья продолжала жить в Иерусалиме, а Моше по-прежнему работал в той же школе, но уже учителем. Наряду с этим, он уже в 1957-м всерьёз занялся переводами и стихами для песен, особенно для театра. Например, известный театр «Шалаш» ставил тогда спектакль по книге Макаренко «Педагогическая поэма». Моше написал тексты к нескольким песням композитора Иоханана Зарая. Одна из них - «Песня шакала» - стала всемирно известной благодаря тому, что её включила в свой репертуар сама Марлен Дитрих.

Рисунок Моше Сахара.

Интересны были и переводы Сахаром с иврита на идиш знаменитого еврейского народного писателя Польши Мордехая Гебиртига. В университете была издана его антология на иврите, идиш - в переводе Моше и на английском - в свободном переводе.

ТЕЛЬ-АВИВ: ТВОРЧЕСКИЙ РАСЦВЕТ

Живопись - это поэзия, которую видят, а поэзия - это живопись, которую слышат.
Леонардо да Винчи.

В 59-м закрылась школа, в которой преподавал Моше, и он со своей молодой семьёй - а у них уже росли дочь и сын - переехал в Тель-Авив и продолжил учительствовать в младших классах. А года через два туда же перебрались Бинем, Гитл и Рафаэль, которому было уже 25. Младший брат ещё в Австрии учился игре на скрипке. В Тель-Авиве он учился и одновременно играл в театре «Шалаш»,потом организовал свой театр «Розовый», ставивший спектакли на иврите. И по сей день Рафаэль занимается выездными спектаклями для детей.
Так что на театральной почве творческие пути братьев пересекались. В своё время вышли две книги переводов спектаклей с иврита на идише Моше Сахара.
Изданы и стихи его на иврите. Первая книга стихов называлась «Спрятанное время». Название заимствовано из Танаха, но содержание - светское. Вторая - «Мой любимый для меня построил дом» - по названию популярной песни на иврите на его слова .

Книга "Мой любимый для меня построил дом"

В Тель-Авиве Моше продолжал активно работать для театра, прежде всего для «Идишшпиля», которым и по сей день руководит Шмуэль Ацмон. В частности, им была поставлена польская пьеса по роману Ильи Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». При подготовке текста пьесы на идиш Моше не ограничился переводом её с польского, но внёс ещё многое, проштудировав роман на русском в издании 29-го года.
В Тель-Авиве Моше продолжает писать стихи и песни на иврите и идише, не раз выступает с ними перед аудиторией и на радио. Песни на его слова исполняются и записываются. Известный исполнитель песен на идише Давид Эшет записал кассету целиком из песен на слова Сахара.
Стихи Моше Сахара образны, полны своих находок благодаря острому глазу и умению высветить мысль. То же, пожалуй, можно сказать о М. Сахаре - художнике, о его оригинальной манере. Его абстракции сочны и гармоничны, графические экспромты - динамичны, портретные зарисовки - выразительны. Моше как художник развивался постепенно, не ставя перед собой амбициозных целей. Он любил рисовать и часто делал это во время уроков в школе для детей. Постепенно творчество увлекало его всё более, и к настоящему времени в активе Сахара - художника уже несколько престижных выставок.
Живёт Моше в центре Тель-Авива с Бэтей. Дети самого Моше состоялись в жизни: дочь готовит диссертацию доктора философии; сын, защитив вторую степень, представляет за рубежом интересы одного из ведущих банков Израиля.

Фантазия.

А их отец в свои 76 лет продолжает активно писать. Пером и кистью.
Вот такой он, Моше Сахар, неординарный человек: учитель, поэт, переводчик, художник...

Предлагаю несколько стихотворений Моше Сахара в моём вольном переводе, при работе над которым мне большую помощь оказала Анна Вайнер, за которую большое ей спасибо.

СТИХИ МОШЕ САХАРА
Перевод - Михаила Ринского.


МОЙ ТЕЛЬ-АВИВ
(с иврита)

Я люблю тебя, мой город.
Мы сроднились. Ты мне дорог.
Я по улицам хожу -
Каждый дом знаком и близок:
Стар и нов, высок и низок -
Я о каждом песнь сложу.

Здесь стоять нельзя без чувств:
Вид на море интересный.
Дому моему здесь место,
Да карман, признаться, пуст.

Всё мне ценное - в котомке.
В ней - народа скорбь и грусть,
Собранные для потомков:
Знают пусть и помнят пусть.

Но сегодня, в честь твою,
Нет ни скорби и ни грусти.
Город мой, тебе пою
С добрым чувством.

* * *
Полунищ, полубогатый,
Приласкал тепло меня ты.

Принял ты меня, как сына.
А сынишка новый твой
Плохо помнил папы имя.
Но приехал - как домой.

С первых дней с тобой сживаюсь:
Грохот, шум. Дома - старьё!
Но как утро - просыпаюсь
С ощущением: «Моё»...

Кто-то ищет недостатки.
Город им - что жуть сама:
И фасады не в порядке,
И развалины - дома.

«Нас снесут!» - хибары эти
Сами шепчут по ночам.
Слышу, как скрипят, ворчат.
Вижу, как трудяга - ветер
Превращает камень в пыль.
Но в них всё: фасады, стиль,
Словно старое вино,
Разлюбить мне не дано.


ЧЕМ МНЕ СТАТЬ?(с идиша)

Скажи, чем для тебя мне надо стать,
Чтоб ты могла почувствовать, понять...

Быть может, стать дождём мне в небе сонном,
Чтоб каплями жемчужными его
Твою причёску превратить в корону
И, слов не дав сказать ни одного,
Твои сухие губы увлажнить
И пламя страсти мнимой погасить.

Быть может, нежным ветром надо стать
И стан твой стройный бережно обнять;
Глаза прикосновеньем пробудить
И вызвать дрожь в тебе, и возбудить,
Чтоб ты могла почувствовать, понять...
Скажи, чем для тебя мне надо стать.


НЕДОСТУПНАЯ СИНЬ(с идиша)

Как невзрачно за оконцем:
Неба синь и яркость дня,
И пылающее солнце -
Всё сокрыто от меня.

Протираю окна, мою -
Серость хмурая в окне...
Любоваться синевою
Не дождаться, видно, мне.

МОЯ МУЗА
(с идиша)

Ты остановилась у порога
Мысли нерешительной моей.
То ль не расположена ты к ней,
То ли чем расстроена немного...

Опустила голову и руки.
Молча взгляд холодный отвела.
Вижу: музе мысль не подошла.
Лучше я оставлю вас в разлуке.


Михаил Ринский (972) (0)3-6161361 (972) (0)54-5529955
rinmik@gmail.com
mikhael_33@012.net.il

ЖИЗНЬ МУЗЫКАНТА (ЮРИЙ КРЕМЕР)

Михаил Ринский

ЖИЗНЬ МУЗЫКАНТАБиография семьи Юрия Кремера и его самого - не только отражение эпохальных событий ХХ века, но и живой пример становления и совершенствования таантливой личности. В то же время, композитор, виолончелист, певец, а в последнее время ещё и литератор – плоть от плоти нашего народа, отстаивающий и развивающий его музыкальные традиции.

ДИТЯ ЕВРОПЫ
Игнац, и Шарлотта были горячими сторонниками Ахрона Гордона, активными сионистами – членами общества "Гордония", в перспективе видевшими себя в Палестине, трудящимися на еврейской земле. Не только идеология сближала молодых людей, но и взаимные чувства, быстро переросшие в любовь, которую не смогло разорвать активное противодействие родителей Игнаца. Состоятельный, известный не только в Черновцах, но всей румынской Буковине мебельный фабрикант г-н Кремер и его достойная супруга не могли смириться с тем, что один из двух их сыновей позволил себе дружбу с дочерью мелкого муниципального служащего. Сын был "сослан" на учёбу в Бельгию. Когда в Черновцы из Льежа пришла весть, что к студенту-медику Игнацу Кремеру приехала его возлюбленная Шарлотта, родители лишили сына какой-либо помощи ещё до того, как молодым устроил хупу местный раввин.
Что ж, молодая чета обошлась без родительской помощи. Студент совмещал учёбу на медицинском факультете Льежского университета с тяжёлой работой в шахте, а его молодая жена трудилась на оружейном заводе. Дитя любви не заставило себя долго ждать: в апреле 1933 года, ровесником победы национал-социалистов в Германии, в бельгийском Льеже родился мальчик Жульен. А через два года его молодой папа получил диплом с отличием.
Как отличник, имевший право выбора, молодой хирург был настроен на работу в престижном и перспективном для него медицинском центре столицы Бельгийского Конго, но еврею, к тому же румынскому подданному Игнацу Кремеру предложили вернуться в свои Черновцы. Здесь власти потребовали пересдать несколько экзаменов на румынском языке. До перекройки Европы после Первой мировой войны Буковина была частью Австро-Венгерской империи, а в доме Кремеров и после передачи Буковины Румынии продолжали говорить на немецком, так что румынский не успел стать родным для Игнаца, а в Бельгии он успел его изрядно подзабыть. Тем не менее, экзамены он сдал и получил место земского врача в местечковом городке Черновицкой области. Родители Игнаца, конечно, могли помочь сыну в определении на работу, но спесь взяла верх: они так и не простили ему женитьбу против их воли.

Игнац Кремер
В Бельгии маленький Жульен успел заговорить на французском. Родители между собой говорили на немецком, а в детском саду - на румынском языке, так что к пяти годам Жульену пришлось осваивать третий язык. В 1940 году Красная армия вступила в Буковину и Бессарабию, и вскоре Буковина стала частью Украины. Городок Станешти, где доктор Кремер заведовал амбулаторией, а его жена помогала ему как медсестра, был по составу населения румыно-украинским, но почти вся интеллигенция городка состояла из евреев.
УЗНИКИ ФАШИЗМА
Советская власть укрепиться на Буковине не успела: внезапное нападение фашистской Германии в одночасье изменило всё. Игнац в первые же дни обратился в военкомат с просьбой призвать его в армию как врача, а Шарлотту – как медсестру. Сына предполагали оставить с родителями Шарлотты. Отцу в военкомате предложили не сеять панику, оставаться со своими больными. А на следующий день советских властей и след простыл. Тут же город перешёл под власть местных националистов, откуда ни возьмись вооружённых обрезами. За три дня их шабаша были уничтожены евреи городка, за исключением доктора и его семьи: врача, наоборот, охраняли – он был нужен при любой власти.
Занявшие городок румынские войска собрали несколько чудом уцелевших еврейских семей и этапом погнали в Черновцы – там уже создавалось гетто. Не успела семья хоть как-то обосноваться в этом гиблом месте, как Кремеры оказались в очередной партии, которую затолкали в даже не помытые после скота вагоны и отправили мимо Могилёв-Подольского, на территорию Транснистрия. Так немцы и румыны называли территорию частью Украины, частью Молдавии между Днестром и Южным Бугом, переданную оккупантами под контроль румынских властей – сюда были депортированы десятки тысяч евреев из северной Бессарабии и Буковины.
Поздней осенью высадили из вагонов прямо на перегоне, в холод и грязь. Большую часть вещей пришлось оставить на разграбление солдатам и местным: взять разрешили только самое необходимое. У всех отобрали и сожгли все документы, включая диплом доктора Кремера. "Взамен" дали повязку с красным крестом. Этот вероломный, циничный акт сожжения, нивелирующий людей, превращающий их в безликое стадо, тяжело отразился на состоянии доктора Кремера, вверг его в длительную депрессию.
Переправили через Днестр на пароме и разместили в еврейском местечке Мурафа Шаргородского района, кого – куда придётся. Семья доктора Кремера оказалась в холодном сарае. Продуктами не снабжали. Раз в неделю на базарчике обменивали на что-нибудь съестное остававшиеся вещи. Но не у всех эти вещи оставались. Ежедневно мужчин выгоняли на тяжелейшие работы, без всякой оплаты. В гетто заключённые страдали от холода, голода, грязи, свирепствовали болезни. Игнац Кремер был единственным врачом. Ему не выдавалось никаких медикаментов. В 1942 году он и сам заразился от больных сыпным тифом и через десять дней скончался на глазах семьи. Этому красивому человеку, спортсмену, отличному врачу, отцу и мужу, было всего 35 лет.
Маму Шарлотту назначили заведующей дома круглых сирот в том же лагере – гетто. В 1943 году детей этого дома, по распоряжению диктатора Румынии Антонеску, отправили в Южную Буковину с тем, чтобы "продать" еврейской организации "Джойнс". Шарлотте с Жульеном предстояло остаться в лагере, узникам которого, скорее всего, грозило поголовное уничтожение. Желая спасти хотя бы сына, Шарлотта включила его в списки круглых сирот. Несмотря на очаянное сопротивление Жульена, его втиснули в вагон и в числе других детей отправили в Южную Буковину. Когда детей на кораблях стали отправлять в Палестину, Жульен изо всех сил отбивался, понимая, что тогда он уже может маму не увидеть. Мальчик доказывал, что он – не круглый сирота и хочет к маме, и в конце концов был оставлен в детдоме. Кстати, один из кораблей с детьми фашистские подлодки уничтожили, а второму удалось доплыть до берегов Палестины.
ЧЕРНОВЦЫ – ОДИН ИЗ ЦЕНТРОВ ИДИШКАЙТА
При приближении линии фронта детей разобрали по домам богачи. Юрий оказался в семье богачей в городе Валуй. Как только Советская армия освободила городок, 11-летний Жульен, сбежав из дома богачей, на открытой платформе, рядом с ранеными советскими солдатами доехал до Черновцов. Больной, страдающий от запущенного фурункулёза, истощённый, он из последних сил добрёл до дома бабушки. К радости мальчика, его мама была уже здесь: Мурафу освободили партизаны до прихода Советской армии; фашисты не успели уничтожить обитателей лагеря-гетто, которых они уже заставили рыть ямы-могилы неподалеку от местечка.. Шарлотта к этому времени уже работала на трикотажной фабрике и тоже разыскивала сына.
С трудом, многократным переливанием крови, удалось вылечить фурункулёз. В школе Жульен записался Юрием. Несмотря на то, что все три военных года ему так и не пришлось сесть за парту, к тому же он не знал ни украинского, ни русского, - его посадили сразу в 4-й класс. С 6-го класса он продолжил учёбу в 18-й школе города Черновцы, одной из последних в Союзе еврейских школ, закрывшейся в 1947 году. Одновременно со школой Юрий учился и в школе музыкальной по классу виолончели, а после закрытия еврейской школы продолжил учёбу в музыкальном училище.
Став профессиональным виолончелистом, Юрий Кремер играл в струнном квартете Черновицкой филармонии. В 50-е и 60-е годы Черновцы, на треть еврейский город, прославила выдающаяся актриса театра и эстрады, певица и звезда идишкайта Сиди Таль. После разгрома в 1952 году еврейского искусства по всему Союзу Сиди Таль была одна из немногих, кто продолжал свои выступления на идише в совершенно неповторимом своём стиле. Многим обязаны и город, и черновицкая музыкальная культура этой личности. Её духовное влияние испытал на себе и Юрий Кремер. Совершенствуя своё искусство, он одновременно расширял свой творческий диапазон, осваивая клавишные инструменты. Работая преподавателем в музыкальных школах и училище, Юрий одновременно учился на заочном отделении Львовской консерватории. Три года, период службы в армии, фактически выпали из творческой жизни молодого музыканта.
В 1958 году Юрий женился. Очаровательная Муся в годы войны, как оказалось, тоже с семьёй была интернирована в один из лагерей Транснистрии, а после войны год проучилась в той же 18-й еврейской школе, что и Юрий, но в те годы им встретиться не посчастливилось. Закончив пединститут, Муся преподавала математику. Уже через год в маленьком, без удобств, домике молодых родилась дочурка.
Как только чуть приоткрылся "железный занавес", в 1973 году решили репатриироваться в Израиль. До отъезда Юрий съездил в Мурафу, где умер отец, чтобы поставить памятник на его могиле, но места захоронения отца так и не нашёл. Как водится, после подачи документов в ОВИР Юрий и Муся были уволены с преподавательской работы. По совету друга, репатриировавшегося раньше, зная, как "перенаселена" музыкантами историческая родина, Юрий освоил ещё, на всякий случай, гитару, и даже затем преподавал игру на гитаре: одиннадцать месяцев они были "в подаче", надо было зарабатывать на жизнь. Мусе пришлось работать в детсаде. Юрий подготовил "вступительную" виолончельную программу, аккомпаниатором которой была дочь Инночка, учившаяся в музыкальной школе по классу фортепиано.
В Израиль, кроме семьи Кремеров с мамой Шарлоттой, вместе с ними прилетела сестра Муси Герта с дочерью. Муж сестры остался и прилетел позднее. На пограничной станции Чоп у Юрия не пропустили и отобрали гитару и аккордеон. На провоз виолончели было получено разрешение в Москве и заплачена огромная пошлина. Пианино отправили багажом.
Так закончился "доисторический" этап семьи Кремеров. Курс – на историческую родину.

НА ИСТОРИЧЕСКОЙ РОДИНЕ
В 1973 году по трапу самолёта в аэропорту Бен-Гурион спустился красивый мужчина с виолончелью в руках и пятью сопровождающими женского пола – без инструментов в руках, но и в их числе были музыканты: Герта преподавала фортепиано, а Инна учились игре на этом неподъёмном инструменте. Точно по известному анекдоту о репатриантах: если спускается по трапу без инструмента, значит пианист. На аэродроме Кремерам предложили на выбор север или юг. Они предпочли менее жаркий Цфат. В отличие от многих, прошедших через палаточные лагеря, оказались в гостинице на полном обеспечении. До обеда учили в ульпане иврит.
Не только в те годы, но и по сей день самая главная проблема репатриантов – трудоустройство, тем более – по специальности. Юрию несказанно повезло: его друг - музыкант преподавал в консерватории Петах-Тиквы и порекомендовал директору репатрианта - виолончелиста. По счастью, создавался такой класс, и, несмотря на незнание иврита, Юрий Кремер был приглашён преподавателем после 45-минутного прослушивания директором мастерской игры музыканта, которому аккомпанировала на фортепиано 14-летняя дочь. Начинал с двух учеников. Проблемы с языком мешали маэстро проявить себя в полной мере ещё свыше двух лет, но затем всё-таки сказалась домашняя зубрёжка, и количество перешло в качество: иврит, по крайней мере, перестал быть острой проблемой. К тому времени, кроме виолончели, Юрий преподавал ещё и аккордеон и был концертмейстером группы виолончели камерного оркестра Петах-Тиквы, к сожалению, расформированного через несколько лет по финансовым соображениям.
Преподаватель математики с высшим образованием, Муся, тем не менее, была направлена не на работу в школе, а на курсы психологов для работы с отстающими детьми детсадов. Так Муся и проработала в новом амплуа 25 лет, до пенсии.
Едва Юрий приступил к работе, разразилась тяжёлая " Война судного дня". Патриот Юрий Кремер не мог оставаться сторонним наблюдателем и , как когда-то его покойный отец, в первые же дни пошёл в военкомат Петах-Тиквы, Ещё бы: три года, в 1953-56 годах, "отбывал" Юрий срочную службу в разведвзводе Советской армии, щёлкая, правда, чаще затвором не винтовки, а тяжеленного "дальнобойного"фотоаппарата. Солдат, не знавший иврита и не воспринимавший команд, был обречён, и молодого "смертника" с улыбкой отправили домой. Правда, уже через четыре месяца призвали на 30-дневный милуим, и так затем призывали 15 лет подряд, до возраста 55 лет. Использовали в основном на охране мостов. В 1982 году, во время 1-й Ливанской войны, резервист Юрий Кремер принял в ней участие на территории Южного Ливана и был награждён медалью "Шлом а Галиль" – "Мир Галилее".

Грех жаловаться: у четы Кремеров было главное – то, чего многим репатриантам ох как не хватало до самого пенсионного возраста: постоянная работа. Пусть скромная, по минимуму, но всё-таки постоянная, позволившая им даже со временем приобрести небольшую, но уютную квартиру. Но волнений в молодой стране хватало, да и по сей день немало. Тем более это не могло не отражаться на людях, прошедших через ад фашистских гетто. Всё это не могло не отразиться на здоровье каждого из них. Юрий пережил четыре инфаркта, операцию на открытом сердце. Свои немалые проблемы и у Муси.
В этих условиях заслуживает уважения та стойкость, с которой эти оптимисты, ещё десять лет назад вышедшие на пенсию, не просто пережили смену жизненного уклада, но и нашли в себе силы для нового творческого подъёма. Я пишу во множественном числе потому, что огромную работу, требующую и творческого вдохновения, и физического напряжения, композитор, музыкант и певец Юрий Кремер осилил и продолжает именно благодаря большой помощи жены, друга, советчицы и помощницы Муси.
НОВЫЙ ВЗЛЁТ
Выход на пенсию явился для Юрия фактически началом нового творческого взлёта в новом для него амплуа композитора, аранжировщика, исполнителя песен и мастера компьютерной аудиозаписи и оформления дисков. Всё началось с популярной в 90-х годах российской телепередачи "Два рояля", в которой рекламировался беспроволочный микрофон с вмонтированным аккомпанементом " ко многим песням для исполнения "караоке". Юрий попробовал себя как певец-исполнитель и был тепло принят. Но у него было большое желание вернуться к корням, заложенным ещё в еврейской школе и в среде идишкайта родного города Черновцы. Первым его творческим опытом был собственный перевод на идиш и исполнение "караоке" знаменитой песни Александра Розенбаума "Скрипач Моня". С 1996 года начинается профессиональная работа Юрия Кремера как аранжировщика и исполнителя песен на русском и, главное, на идише, в основном – в переводах Сары Зингер.

С песней "Скрипач Моня" связана интересная история. Совсем недавно, то есть через десять лет после перевода Юрием "Скрипача Мони" на идиш, ему позвонил внук Соломона Телесина, ростовского скрипача – прототипа героя песни. Внук Максим тепло поблагодарил за перевод, а вслед за этим прислал свой профессиональный диск, на котором первой записана эта песня на русском в исполнении А. Розенбаума, а среди других – тот же "Скрипач Моня" на идише в исполнении Юрия Кремера. Естественно, такое почётное соседство было для Юрия приятным и вдохновляющим.
Но вернёмся в 1996 год, когда, почувствовав тягу к близкому в прошлом идишкайту и обретя уверенность в своих творческих возможностях, Юрий Кремер записал за короткое время три кассеты по 18 песен на идише, в основном – в переводе Сары Зингер, с которой у него – тесный и плодотворный творческий контакт. Затем последовали новые интересные записи. Дабль-диск с 36 песнями на идише с предисловием диктора и редактора иерусалимского радио "Коль Исраэль" Хаи Лифшиц (Бат-Цви) имел большой успех: его песни транслировались поочерёдно в передачах этого радио на идише.
Содружество с Татьяной и Владимиром Рахмановыми стало новым знаковым творческим этапом. Юрий включил в свой репертуар немало песен Татьяны: "Мой еврейский папа", "Золотая свадьба" и другие. На студии Рахмановых он записал к :60-летию Дня Победы дабль-диск – 18 военных песен на русском и идише и подарил его ветеранам. Хайфское отделение ветеранов приобрело для юбилейного подарка своим членам тысячу экземпляров аудиокассет с этого диска: 800Экземпляров на русском и 200 - на идише. Тиражом 800 экземпляров изготовлен диск любимых песен пожилых людей.
Летом 2006 года Юрий в содружестве с Сарой Зингер работали над переводом с иврита на идиш лучших, известнейших израильских песен. Специалисты отмечают перевод и исполнение песен этого диска: Тода аль коль" – "А данк фар алц", "Аллилуйя", "Эйли, Эйли". Песни диска уже транслировались, с предисловием Юрия, Бостонским радио. Два последних месяца они звучат в передачах радио "Коль Исраэль" на идише. Всего творческим тандемом Ю.Кремер – С. Зингер выпущено на дисках и кассетах около ста песен.

Обложка диска
Плодотворно сотрудничает Юрий и с многими другими авторами. Большая дружба связывает его с композитором Марком Штейнбергом. Он называет в числе самых значимых, исполняемых и записанных Юрием на русском и идише песню этого талантливого композитора "Мальчик из гетто" на слова поэта Нахума Горовица, в прошлом, как и он сам, узника гетто. В 2006 году композиторы Юрий Кремер и Марк Штейнберг написали свыше двадцати песен на слова Михаила Ринского. Некоторые из песен уже исполнены замечательной певицей Ализой Блехарович. Среди них нельзя не отметить "Два серебряных подсвечника", "Вальс осени".

Обложки дисков
В 2007 году Юрием Кремером в содружестве с поэтом Михаилом Рашкованом написал цикл песен на тему людей еврейского штетла – местечка. Сарой Зингер тексты песен переведены на идиш.
В конце 2007 года Юрий трудится над новыми песнями на стихи Михаила Ринского - вольный перевод с идиша стихов выдающейся израильской поэтессы Ривки Басман.
Юрий Кремер много раз выступал в клубах репатриантов, ветеранов, в домах престарелых Реховота, Раананы, Рамат а-Шарона, других городов. Как и многие активные деятели культуры страны, Юрий испытывает творческий дискомфорт из-за своей "недогрузки". Он готов бескорыстно отдавать своё искусство людям как композитор и исполнитель. С особой тревогой, как и многие деятели Идишкайта, переживает Юрий Кремер за судьбу идиша, традиций европейского еврейства.
Интересно сложилась жизнь дочери Кремеров, Инны. По приезде в Израиль она продолжила учёбу и, окончив школу, поступила в Академию музыки при университете Рамат-Авива по классу фортепиано. Окончив успешно Академию, Инна 11 лет преподавала фортепиано в консерватории Петах-Тиквы, давала концерты, и её музыкальная стезя не вызывала сомнений. Но, видимо, напомнили о себе гены покойного дедушки. Для доктора Игнаца Кремера медицина была не просто работой, но призванием. Инна много лет сожалела, что не выбрала медицину своей специальностью. Окончательно её неординарное решение созрело после прочтения романа В. Гроссмана "Дело, которому ты служишь". В 1997 году Инна, к тому времени уже мать двух детей, начала учиться в школе медсестёр, через два года получила, с учётом диплома Академии, звание "дипломированной медсестры" и ныне успешно и с удовольствием работает в ответственнейшем отделении реанимации сердца больницы А-Шарон в Петах-Тикве.
Талантливый музыкант, Юрий Кремер, как это часто бывает, одарён разносторонне. В его и Муси уютной квартирке висят картины хозяина, естественно, не шедевры, хотя бы потому, что они – плод непродолжительной "пробы пера", точнее – кисти. Но, глядя на них, чувствуешь скрытый потенциал автора. Да и, действительно, "пробы пера" у него – удачные: короткие рассказы из собственной жизни он излагает интересно и хорошим русским языком, лишь с минимальным акцентом. А ведь, если вернуться к биографии Юрия, вообще в России не проживавшего, 34 года живущего в Израиле, можно только удивляться и восхищаться его русским. То же можно сказать и о Мусе Думается, не будь в стране политики ограничения и вытеснения евро-еврейского языка, он доминировал бы сегодня в их доме, органично вписавшись в него. Получаешь удовольствие от общения с этими людьми, носителями европейской культуры.
Идишу и идишкайту сейчас, как никогда, нужна поддержка. Государство должно извиниться перед этим неоценимым народным наследием – прецеденты уже есть - и вернуть ему хотя бы часть того потенциала, которого всеми правдами и неправдами его лишило. Это доброе дело, и прежде всего поддержка возрождения и доступности для масс языка и культуры, вдохнуло бы новые творческие силы в тех, кто способен ещё многое дать нашей стране того, чего ей явно недостаёт - великой еврейско-европейской культуры, одним из сподвижников которой является Юрий Кремер.
Михаил Ринский 03-6161361 о545-529955

ПРОДОЛЖЕНИЕ - ПРИЛОЖЕНИЕ

Прилагаемая статья Юрия Кремера опубликована задолго до публикации моего очерка о нём.

Юрий КРЕМЕР
МОЙ НОВЫЙ ДРУГ
В нашем возрасте за 70 редко приобретаешь новых друзей - приятелей из числа людей, с которыми тебя сводит жизнь в эти годы. У меня случилось приятное исключение из этого " правила", и поэтому я решил вам о нём рассказать. Может быть, и у вас получится. Поверьте, заиметь друга на старости лет - это счастливое событие, которое не каждый день выпадает. Не пропустите такой случай.
Итак, в конце июня этого года, только-только закончив работу над нашим (совместно с поэтессой Сарой Зингер) новым компакт-диском под названием " 18 популярных израильских песен звучат на мамэ-лошн", я уже предвкушал долгожданный отдых, в котором очень нуждался. Целью нашей работы было – спеть ивритские песни, мелодии которых многие репатрианты знают и любят, но не понимают содержание из-за слабого иврита. Труд наш оказался довольно изнурительным, но, не скрою, и очень интересным.
Так вот, в один из моих дней отдыха я, читая очередной номер еженедельника "Секрет", в приложении " Еврейские мотивы " обратил внимание на очерк Михаила Ринского "Певец еврейского местечка ", посвящённый замечательному художнику Моше Бернштейну. Обратил внимание потому, что сам в конце прошлого года исполнил песню "Майн штэтл" на открытии 3-го международного фестиваля "Майн штэтэлэ". Внимательно прочитав очерк, я, к своему удовольствию, обнаружил несколько стихов Михаила Ринского по мотивам творчества Моше Бернштейна. Меня очаровало стихотворение "Два серебряных подсвечника ". Текст явно "просился" на музыку:

Бродя по старому парижскому бульвару,
В невзрачной пыльной лавке антиквара
Нашёл я два серебряных подсвечника -
Два солнца, две утехи человеческих.

Знакомой формы тонкий силуэт...
Я вспомнил маму, годы детских лет;
Я вспомнил руки тёплые её.
Вернулись вдруг в сознание моё

Наш старый дом с гравюрами на стенах,
В нём - тайны маминых молитв самозабвенных.
За стёклами окон горели свечи
И освещали нам субботы встречу…

…Подсвечники беру у антиквара,
Беру их в жизнь свою из лавки старой,
Чтоб грани серебра своим мерцаньем
Будили свет моих воспоминанием.

От этих стихов повеяло на меня столь родным идишкайтом, что я сразу проникся симпатией к
автору этих стихов. Редактор Владимир Плетинский любезно соединил меня с автором моей будущей песни. Мы встретились с Михаилом, и между нами сразу установился добрый контакт. По моей просьбе автор несколько изменил третий куплет, и песня родилась. Удачная ли, не мне судить, а вам, но для этого вам придётся её прослушать.
На нашей первой встрече Михаил Ринский подарил мне свою книгу стихов под названием " В жизненном водовороте", в которой я нашёл ещё много стихов, которые так и "просились " на музыку. Мне пришлось привлечь к созданию песен своего друга, композитора Марка Штейнберга. Мы сочиняли вместе и врозь при полном содружестве с Михаилом. Кстати, он оказался таким плодовитым, что мы вдвоём еле успевали за ним.
В конце концов, собрав достаточное количество песен, чтобы получился полноценный компакт-диск, я стал их записывать в своём исполнении. Вы не представляете себе, насколько сложно это было. В домашних условиях, при отсутствии нужной аппаратуры и при далеко не выдающихся вокальных данных я записал диск с 15-ю песнями. Большинство песен приходилось перепевать множество раз, пока не получалась относительно чистая запись. Михаил Ринский был так доволен проделанной работой, что написал нам с Марком посвящение :

ТВОРЧЕСТВО
(Дорогим мне Марку Штейнбергу и Юрию Кремеру
посвящаю).

Давно во мне душевным лёгким грузом
Таился джинн непознанного чувства.
Освобождённый, он открылся музой -
Богиней музыкального искусства.

Пусть в классике скромны мои познания,
Но вроде бы я слухом не обижен,
И, покорённый таинством создания,
Я словно изнутри Её услышал.

Шедевры Музыки - нам наслаждение,
Но несравнимо по своей природе
Быть соучастником Её рождения
И ритм своих стихов сливать с мелодией.

Поклонник музыки и музыкантов,
Экспромтов, новых ярких вдохновений,
Я наслаждаюсь творчеством талантов,
Ища свой вклад в аккордах их творений.

Когда, наконец, всё было готово, у Михаила Ринского "разгорелся аппетит", и он обратился с просьбой исполнить часть песен к своей доброй и доброжелательной знакомой, замечательной певице, известной своим прекрасным, приятным сопрано, Ализе Блехарович-Гольдберг, одной из династии замечательных музыкантов Блехаровичей. Но для неё мне пришлось заново писать аккомпанементы в удобных для её голоса тональностях, изменять темпы песен - по высокопрофессиональным требованиям Ализы, с которыми я, разумеется, всегда был согласен. Короче говоря, предстояла опять очень серьёзная работа. Теперь всё позади, и я признателен Михаилу Ринскому за то, что он познакомил меня с этой талантливой певицей. Ализа, кроме того, и человек весьма приятный
5-го сентября мы закончили запись 4-х песен, из числа ранее напетых мною. Ализа настолько красиво исполняет их, что не только автор стихов, но и мы с Марком, да и я, как аранжировщик получаем огромное удовольствие, прослушивая неоднократно её пение.
Я бесконечно рад и благодарен судьбе за то, что она свела меня с Мишей - так я называю теперь своего нового друга Михаила Ринского. Мы уже не раз обменялись домашними визитами. Наши жёны тоже понравились друг другу и можно с уверенностью сказать, что это тот редкий случай, когда на старости лет приобретаешь друзей. Теперь нужны годы, чтобы дружба наша выдержала испытание временем.
P.S. Недавно, зная, что я профессиональный виолончелист, Миша написал стихотворение с посвящением : "Юрию Кремеру, в знак уважения ".

ВИОЛОНЧЕЛЬ

Меня баюкает игра виолончели.
Она спокойна и добра как всепрощение.
В ней - ни начала ни конца.
Как чистый голос у певца,
Исходит звук из-под смычка виолончели.

Когда б талант и вдохновение искусства,
А не банальные волнения и чувства,
И Бог бы путь мне освятил, -
Я б непременно посвятил
Всего себя виолончельному искусству.

И я пожизненно пленён виолончелью,
Я будто ею вознесён в тиши вечерней.
Святой " Элегии " Массне
Внимаю, словно в полусне -
Моей фантазии - игре виолончели.

Пришлось ответить адекватно, и уже на стихи с посвящением Юрию Кремеру есть романс с посвящением Михаилу Ринскому.

Не певец, но "поющий еврей" Юрий (Гил) Кремер Петах Тиква. Сентябрь 2006

БЛИЗНЕЦЫ9 (БРАТЬЯ ЦВЕХЕРЫ)

Михаил Ринский
БЛИЗНЕЦЫ
Судьба двух братьев-близнецов, прошедших бок о бок по жизни свыше 80 лет сквозь войны, советские и английские лагеря, и необычна, и в то же время характерна, как зеркало жизни многих польских евреев ХХ-го века.

Эдуард и Батья Цвехер с детьми. 1957 год.

1. ОККУПАЦИЯ

Никогда ещё жизнь не была так драго-
ценна, как сегодня, когда она так мало
стоит.
Э. М. Ремарк. «Триумфальная арка».В тот последний августовский день 1939 года вся семья была в сборе. В большом четырёхэтажном доме семьи Цвехер внешне всё было, как обычно: мирно, уютно, спокойно. Но тревога царила в атмосфере всей Польши. Поэтому господину Цви Цвехеру не спалось в ту ночь. Ему, преподавателю истории еврейской гимназии польского города Тарнув, было совершенно ясно, что значит концентрация войск и на западной, и на восточной границах его страны. В том, что Польшу, зажатую между двумя гигантами, события не минуют, сомнений уже не было.
Но не только по книгам - по собственному опыту Первой мировой помнил он солдат и кайзеровской Германии, и царской России, а потом и Красной армии. Тогда судьба его миловала. Но и по сей день расслабиться по-настоящему не удалось: среди своих поляков он оставался жидом Цвехером. И всё-таки своя судьба не так уж тревожила Цви: он надеялся, что в любом случае их с женой, уважаемых в городе уже немолодых людей, не тронут. В конце концов, рассуждал он, немцы - культурная цивилизованная нация. А Советский Союз провозгласил равенство наций и даже создал еврейскую автономию в Биробиджане, и туда, говорят, едут.
В дискуссиях со своими единоверцами - коллегами в гимназии господин Цвехер отстаивал свою точку зрения и при любом повороте событий собственный дом покидать не собирался. Но его тревожила, очень тревожила судьба детей. Старшая 22-летняя Элли как раз закончила вместе с молодым мужем университет, и они должны были приступить к работе врачей-стоматологов. А два сына - 19-летние близнецы Эдуард и Леон - вообще ещё не определились в жизни после окончания гимназии. Леон ещё только поступил в колледж, а Эдуард - так тот, под влиянием своих друзей, только хотел быть в рабочей среде и по своему характеру вполне мог, чего доброго, стать среди своих каким-нибудь вожаком.

Апрель 1933 года. Семья Цвехеров. Сидят Эдуард и Леон.Начнись война - и все их дети могли быть мобилизованы, и кто знает, что их ждёт... Вот почему не спалось отцу в ночь на 1 сентября 1939 года. А на рассвете немецкая бронированная армада пересекла польскую границу, и ещё через несколько дней польская армия фактически перестала существовать. Как же так: правительство уверяло в силе и мощи Войска Польского, и вдруг - полный разгром! Молодёжь не могла смириться: в первые же дни войны были объявлены места сбора, и все молодые из семьи Цвехер направились к месту сбора, но по дороге узнали, что там уже немцы.
Вместе с отступающими польскими отрядами они переправились через реку Сан и пешком продолжили путь на восток. Они приближались к Львову, когда с востока в польскую часть Западной Украины вступила Красная армия, и все четверо оказались на территории Советского Союза. Конечно же, «по просьбе» народов и жителей. Раздел Польши был завершён.
Что оставалось делать? Родной дом оказался по ту сторону границы. Надо было жить. Начали искать работу. Элле с мужем удалось устроиться по специальности - стоматологами. Эдуард пошёл работать в паровозное депо слесарем, Леон - на стройку. Сняли квартиру.
Но новые власти начали наводить порядок с документов: стали менять польские паспорта на советские. Гордые молодые польские граждане отказались и, понимая, какие последствия могут быть, ушли в лес. Но приближалась зима, долго оставаться в лесу, в землянках, без запасов было невозможно. Вернулись домой, на съёмную квартиру. Плохо ещё они знали систему, отработанную в тридцатых годах в соседнем государстве: она не заставила себя ждать. Пришли ночью, взяли всех четверых.
Долгого разбирательства не было. Всех - под одну гребёнку: политзаключённые. Привезли на боковые станционные пути, здесь уже ждал эшелон теплушек. Построили, распределили по вагонам.
Сестру Эллу и её мужа в последний момент вызволил какими-то одному ему известными путями начальник их стоматологической амбулатории, и они остались во Львове. К сожалению, это спасение стало для них роковым: когда в 1941-м Львов оккупировали немцы, они длительное время прятались, избегая ареста. И всё-таки, по наводке местных, немцы выследили их, пришли с собакой и тут же расстреляли.
Окончили жизнь в гетто и родители: господин Цви Цвехер жестоко ошибся, не разглядев тогда, в 1939-м, что сделала звериная идеология Гитлера с «культурной и цивилизованной» Германией.

2. ПОЛИТКАТОРЖАНЕ
Я готов к худшему, но надеюсь на лучшее.
Дизраэли.

Зима сорокового года. Эшелон катит на северо-восток неспешно, с длительными стоянками, пропуская попутные и встречные. В теплушках - бывшие граждане бывшей Польши, а ныне - политзаключённые Советского Союза, существенно пополнившие эту категорию ЗК. Среди них - немалый процент и евреев: ведь их в Польше был миллион.
Куда везут - толком не знал никто; ясно было только, что на север. Наконец, команда- выходи, стройся. Пересыльный лагерь под Архангельском. Отбирают помоложе, поздоровее. Братья просят об одном: чтобы их не разлучали. В этом им пошли навстречу. Сформированный отряд направляют в Коношу, а оттуда - в лесной лагерь.
Бараки, нары. Работа - лесоповал, обрубка сучьев, распиловка, заготовка брёвен. Зимой - в штабели, летом - сплав по реке. Работа, конечно, не из лёгких: ручные пилы, топоры, багры - вот и вся механизация. Глубокий снег, мороз с ветром. Одежда - телогрейки, стёганые брюки, бушлаты, рукавицы, которых при такой работе не хватает, а промокнут - за ночь не успеешь высушить. Еда - баланды да каши - поначалу ещё была сытная, но с лета 41-го, с началом большой войны - всё хуже. Обморожения, болезни. И много тяжёлых травм на лесоповале, особенно среди неопытных новичков: то дерево завалится не туда, то сам недоглядишь.
Выдерживали не все: кому сил не хватало, кому - выдержки. Бежать было некуда, да и невозможно, но с отчаяния некоторые решались: лес, уйти несложно. Но как правило, ловили и возвращали избитым, - пристреливали тогда ещё редко. Двадцатилетним братьям, молодым и здоровым, удаётся приспособиться и выжить: держатся друг за друга, помогают друг другу, завоёвывают авторитет среди ЗК - а это многого стоит. В то же время, следят за тем, чтобы не было повода их разлучить. Бывают и сложности.
Как-то, в начале 41-го, неожиданно получили посылку из Румынии, от родственников отца. Конечно, посылка была совсем даже не лишним подспорьем в их условиях, но обошлась ребятам дорого: потом их водили на ночные допросы - выпытывали, кто прислал, и какое такое родство, и вообще - родство ли... С лета 41-го вся связь с внешним миром прервалась. С началом войны обстановка в лагере всё ухудшалась, и не только с питанием и одеждой - хуже стало отношение охраны, ужесточились требования. Всё это не могло не сказаться на настроении ЗК и их взаимоотношениях.
Как знать, на сколько времени ещё хватило бы терпения людей, тем более, что и до них доходили слухи о волнениях и даже восстаниях в других лагерях. Но неожиданно пришло спасение: на территории Союза в 42-м началось формирование Польской Гвардии, - как её тогда назвали в отличие и в противовес армии польского правительства в изгнании, находившегося в Лондоне.
В лагере специальная комиссия начала отбор. Тут же подали заявления и Эдуард с Леоном. Но их «отбраковывают»: в списке от этого лагеря, составленному, как обычно, по количеству, предписанному разнарядкой, оказалось слишком много евреев. Но всё-таки негоже держать граждан будущего дружественного государства, воюющего на стороне антифашистской коалиции, поголовно в «политзаключённых»: им дают временные документы и предлагают поселиться на выбор в одном из городов Союза, по списку. Братья выбрали Кинель, недалеко от Куйбышева. Конечно, в то время Эдуард ещё не знал, что в Куйбышеве, в эвакуации, подрастала его будущая жена, в те дни ещё 15-летняя ученица Батя Кардаш. А пока что братья Цвехер ждут освобождения.

3. ВРЕМЕННО ПЕРЕМЕЩЁННЫЕ.
Если ты живёшь в не столь отдалённых
местах, то разве ты не можешь быть счаст-
лив от мысли, что тебя не угораздило по-
пасть в места столь отдалённые?
А. П. Чехов.
Наконец, долгожданный день: освобождённых везут в Архангельск, сажают в эшелон, и тот отправляется в почти месячное путешествие от холодного северного Архангельска до всегда тёплого Ташкента, развозя изголодавшихся по свободе, теплу и домашней пище бывших ЗК по всей необъятной тогда ещё шестой части мира.
Сначала их охраняют, из вагонов отпускают только прибывших по назначению, но чем далее, тем свободнее, и никто уже не проверяет, сошли ли Эдуард и Леон Цвехеры в пункте, предписанном документами. А насквозь промороженные братья решили проехать поюжнее, до конца. В конце концов, они проехали ещё южнее и оказались в Фергане, на правах вольных, как тогда говорили, «временно перемещённых» лиц.
Здесь братьям пришлось разлучиться, правда, не на такое уж недоступное расстояние: Леона направили на Строительство гидроэлектростанции Фархадстрой, а Эдуард устроился слесарем-ремонтником на крупный маслозавод.
Надо было видеть, каково людям жилось в то тяжёлое военное время в Союзе, чтобы понять, что значило для изголодавшегося молодого парня это буквально тёплое местечко, где вдосталь было масла любого, да ещё и жмыха, и мыла, для многих тогда недоступного счастья. В общем, Эдуард не только отъелся и оделся, но и припас какую то сумму - она в будущем ему ещё как пригодится.
А Леон на своей работе не только преуспел, но и встретил в своём «рабочем коллективе» девушку, ставшую его женой и другом на всю жизнь. Рива была эвакуирована из Кишинёва вместе с семьёй, родители умерли уже в Средней Азии, она осталась со старшей сестрой, муж которой был на фронте и так и не вернулся. Забегая вперёд, скажем, что сёстры, так же, как братья Цвехер, пройдут весь жизненный путь вместе.
Три года пролетели в работе и, конечно, не без своих житейских трудностей, но самое тяжкое было позади и для них, и для людей, их окружавших: все жили ожиданием конца войны.
И вот, наконец, Победа. К этому времени братья были уже вполне устроены и обеспечены, тем более - по меркам того времени. Но, конечно, их тянуло к родным местам, ведь их родными языками оставались язык родины - польский и языки родного дома - иврит и идиш. Надо было оформлять документы на возвращение.
И тут вдруг выяснилось, что у Леона недостаточно документов, подтверждающих его право на возвращение. Но предприимчивость и смелость пришли на помощь: Эдуарду удалось сделать дубль своего документа и изменить в нём имя своё на имя брата. Теперь препятствий не было.
Решили, что Эдуард, первым получивший разрешение, поедет вперёд, а Леон с Ривой и её сестрой - вслед за ним.


4. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Нет ничего более удручающего, чем
возвращение к прошлому.
Э. М. Ремарк. «Тени в раю».
Возвращаясь в Польшу, братья решили, во-первых, держаться вместе, не расставаться. И, во-вторых, они совсем не были уверены, что им надо оставаться жить в родном Тарнуве: уж больно тяжелы были бы воспоминания. По вестям, дошедшим до них из Польши и Белоруссии, они уже знали, что погибли и их родители, и сестра с мужем. Поэтому решили, что Эдуард проедет до Кракова «на разведку», туда же затем приедет Леон с семьёй, и дальше братья будут действовать «по ситуации». Уже тогда у них появилась и крепла задумка «прорваться» в Палестину: в отдалённую Среднюю Азию уже доходили сведения о ширящемся движении евреев, особенно в Восточной Европе, но информации было мало. Поэтому первым пунктом плана был Краков.
Но получилось так, что в поезде, поговорив с более осведомлёнными попутчиками, Эдуард решил всё-таки выйти в Тарнуве, подробнее узнать о судьбе близких, выяснить, что с их домом и нельзя ли сохранить на него права. В Тарнуве Эдуард остановился в специальном доме для возвращающихся евреев, принадлежавшем еврейской общине. К сожалению, ужасная судьба родителей подтвердилась: они действительно погибли в гетто.
На их четырёхэтажный дом уже «покушались» предприимчивые соседи, пытаясь его продать. Эдуард приехал вовремя: ему удалось вступить в права наследника, а потом и продать дом. Эти деньги братьям в дальнейшем очень даже пригодились. В Тарнуве Эдуард прожил три месяца. Каждый день он выходил к пассажирским поездам, проходившим из России на Краков, в надежде встретить брата, которому не успел сообщить о своей высадке в Тарнуве, не оговорённой с Леоном. И, по счастью, ему это удалось. Итак, братья вместе в Тарнуве.
Как раз в это время в Польше, в городе Кельце, произошёл еврейский погром. После этого у многих польских евреев не оставалось больше сомнений в том, что им делать дальше. Всё окончательно стало ясно и нашим молодым энергичным героям, тем более, что семилетний советский опыт не прошёл даром. Эдуард сам возглавил группу, созданную еврейской общиной Тарнува для переправки в Палестину. И вот 15 человек приехали в район городка Нова-Руд, недалеко от границы с Чехословакией. Временно расположились в оставленной немцами вилле. Когда собралась группа порядка ста человек, ночью перешли через горы в Чехословакию.
Интересно, что у границы они прошли через ферму, где подготавливалась переправка. На этой ферме временно, также перед переходом границы, работала молоденькая девушка Батя - будущая жена и верный спутник жизни Эдуарда. Но к ней и их совместной жизни мы ещё только приближаемся. А пока - осень 1946-го года. Группа переправляется через границу.

5. НАЧАЛО ИСХОДА.

Евреи не празднуют победу. Евреи празднуют

избавление.
Э. М. Ремарк. "Тени в раю".
Из Польши многие группы переправлялись в Италию примерно одним отработанным путём, с разницей только в географических пунктах. У группы Эдуарда -Леона маршрут почти совпадал с маршрутом группы Бати, которая была сформирована несколько позже. Это происходило так.
Группа из Польши перешла ночью через горы в окрестности чешского города Наход. Эдуард был одним из руководителей группы. Просто купить билеты было, конечно, недостаточно: состав и назначение группы скрыть было трудно. Подкупили железнодорожников за сигареты, которые были дороже местных денег. Поездом доехали до Братиславы. Здесь уже была организована автоколонна. Из Братиславы на крытых грузовиках проехали почти до границы. Ночью пешком перешли в Австрию. Здесь уже ждали те же грузовики, пустыми легально пересекшие границу. Приехали в район австрийского городка Векшайт. Здесь, на территории бывшего еврейского гетто, в бараках прожили почти месяц - ждали своей очереди, а в то же время руководство готовило необходимые документы. Затем уже беспрепятственно приехали в Италию.
Италия для них началась с Милана, где в бывшей школе прожили почти месяц. И уже отсюда - в прибрежный город Бари. Шёл сентябрь 1946 года. Но теперь мы временно оставим солнечную тёплую Италию, чтобы рассказать о непростой и во многом тоже трагичной судьбе ещё одной семьи, также направляющейся в Бари, - семье той самой девушки Бати, с которой предстоит встретиться Эдуарду. Итак, возвращаемся в Польшу 1939 года.


6. ЭВАКУАЦИЯ.
Остаётся одно из двух -
привыкнуть или погибнуть...
Б. Слуцкий.
В семье Кардаш жизнь текла спокойно, размеренно. У Якова Кардаша был обувной магазин, которым он владел совместно с братом жены. Этого было достаточно, чтобы скромно, но безбедно жить с семьёй в западно-украинском, а в те тридцатые годы - в восточно-польском городе Луцке. Родители не могли нарадоваться на двух своих дочерей: старшую Басю ( потом её стали звать Батей, так в дальнейшем будем и мы) и младшую Лэю.
Бате было двенадцать лет, а сестрёнке - восемь, когда в сентябре 1939 года Германия и СССР поделили Польшу, и Луцк стал украинским городом. До этого времени девочки учились в еврейской школе «Тарбут» («Культура»), где всё преподавали на иврите, но, конечно, изучали и польский язык, и польскую историю.
С приходом новой власти школа стала обычной советской: изучали уже только русский и украинский, которых раньше девочки не знали вообще. К тому же, как назло, контрольные и экзамены устраивали по субботам, а еврейские дети и вообще не привыкли учиться в этот святой день. Но уклоняться было нельзя, учиться надо было, пришлось нарушать национальные традиции. Отцу пришлось расстаться с частным магазином и пойти работать на завод.
22 июня 1941 года. Война застала детей в пионерлагере в Новом Ставе, в 80 километрах от Луцка. В первые же часы войны бомбили Луцк, и когда в 12 часов дня официально сообщили о войне, он уже горел. Отец тут же обратился к начальнику с просьбой дать машину - съездить за детьми, но тот спокойно завёл патефон и поставил пластинку: «Любимый город может спать спокойно...».
- Ну вот, слышишь? - сказал с улыбкой начальник. - Немцев скоро разобьют, незачем тревожить детей.
На попутной телеге, не успев попрощаться с матерью - только передав ей через знакомых, что уехал за детьми, отец поехал в Новый Став. Но опоздал: пионерлагерь уже на грузовиках увезли на восток. Узнав, что всех беженцев направляют на Житомир, отец попытался на попутных машинах догнать лагерь, но так и не разыскал, хотя лагерь, действительно, провезли где-то рядом. Вернуться назад отец уже не смог: в Луцке уже были немцы. Так ни отец, ни дочери не попрощались с матерью: она осталась в городе и так и погибла в гетто, вместе со своим отцом и братьями.
Что оставалось делать отцу? Ему удалось добраться до Киева, где у него жил брат. Вместе с предприятием брата он эвакуировался в Куйбышев. Там стал работать на обувной фабрике. Жилья не было, спал прямо в цехе. Отец многократно обращался в Информбюро, которое тогда занималось поиском разлучённых войной людей. И, наконец, в 42-м году ему пришло сообщение, что обе его дочери -в детском доме под Сталинградом. Тут же отец приехал и забрал детей.
Забрать-то забрал, но ему даже негде было их поселить рядом. Пришлось снять им временно каморку в пригородном селе. Ходить в школу возможности не было. Как-то надо было жить. Батя пошла на временную работу. Отец, приезжая раз в неделю, привозил свои сбережённые пайки хлеба.
Один счастливый случай всё-таки произошёл с ними в этом селе. Случайно остановился в их доме на ночлег один человек, оказавшийся не просто евреем из Куйбышева, но к тому же работником пекарни. Очевидно, в ответ на добрый приём незнакомого путника, он оставил Бате свой адрес, и когда отец, получив комнатку, перевёз дочерей в Куйбышев, этот добрый человек продолжал помогать их семье: каждый день он давал им по буханке хлеба. Кто пережил эвакуацию, тот прекрасно помнит, что значила буханка хлеба в то время, когда норма 300 грамм выдавалась не всегда, и надо было ещё отстоять очередь. Для Якова Кардаша и его детей эта помощь была просто спасением.
В Куйбышеве девочки стали нормально ходить в школу. А между тем время шло, люди привыкали к тяжёлой военной жизни, девочки прекрасно освоили русский язык, и ко времени отъезда в Польшу в марте 1946-го Батя уже заканчивала десятый класс, ей оставалось только сдать экзамены на аттестат зрелости. Но они и так уже задержались после окончания войны почти на год, так что решили, как только получили разрешение, уезжать. Но, как ни удивительно, и сейчас, почти через 60 лет, Батя прекрасно владеет русским и пишет на нём.

7. ПУТЬ К ЦЕЛИ
И вот разорваны трёх измерений узы,
И открываются всемирные миры...
О. Мандельштам.
С самого начала Яков Кардаш поставил перед собой цель: не возвращаться в Луцк, а пробиваться в Палестину. В Луцке он потерял всё. Погибли его жена, родные, друзья. Ещё ранее у него отняли собственность - магазин. Дома своего у него там также не было. Об отношении к его народу и в Западной Украине, и в Польше он знал не понаслышке. В Западной Украине и через год после конца войны было неспокойно, а в Польше назревали еврейские погромы.
Да, русский народ приютил их в тяжёлые годы, спас его дочерей. И он, и дочери благодарны за это (через 60 лет Батя попросит специально подчеркнуть это). И всё-таки Россия - не его страна, он и дочери так и не прониклись чувством собственного дома: у них была другая ментальность, а главное - был свой народ и свой язык, на котором они говорили с рождения. Свободно говорить на нём они теперь могли только в Палестине. Попасть туда они могли попытаться только через Польшу, оформив документы как бывшие граждане Польши. Так отец и поступил.
Приехали в Польшу специальным эшелоном. Их привезли и разместили в бывшей немецкой Силезии, в городе Валбжи, в роскошных квартирах, откуда буквально только что выселили бывших хозяев. Несмотря на соблазнительные квартирные и прочие условия, Яков Кардаш тут же стал искать пути выезда в Палестину. Сам он остался пока в Валбжи, а дочерей, уже девушек 19-ти и 15-ти лет, отправил на сельскохозяйственную ферму у границы Чехословакии, где собирали группы для перехода границы. Как раз ту самую ферму, через которую проходили Эдуард с Леоном.
Временно Батя и Лэя работали на этой ферме. Только через несколько месяцев, в сентябре 46-го, семье Кардаш удалось проделать тот же путь, что немного раньше - Цвехерам и догнать их в Италии. Трудная, очень трудная часть пути к заветной цели была успешно преодолена.


8. ИТАЛЬЯНСКАЯ СКАЗКА

После Исхода о свободе говорят с
еврейским акцентом.
Г. Гейне. «Германия до Лютера».
Город Бари, очевидно, недаром был выбран Джойнтом для сосредоточения и отправки европейских евреев в Палестину: он расположен на юго-восточном побережье Италии, на берегу Адриатического моря. Отсюда морским путём - ближе. Да и расположение - вдали от крупных портов, от властей. И для переселенцев - предел мечтаний: комфортабельные виллы и продолжительный вынужденный отдых. Наши герои, например, прождали здесь своей очереди полгода: с сентября 46-го по март 47-го. Нетрудно представить себе, какое впечатление на них произвела и запомнилась на всю жизнь эта чудесная страна Италия после всех их злоключений последних семи лет. В самых радужных снах им трудно было представить те условия, которые предоставил им Джойнт. И хотя жили они, естественно, не в отдельных комнатах, селились группами, мужчины и женщины отдельно, варили по очереди на группу, но всё равно для них это был курорт. Семейным старались создать условия, выделить хоть какую-то изолированную площадь.
Обязательных занятий не проводилось, но те, кому это было надо, учили иврит. Кому было интересно, сплачивались в кружки, устраивали танцы, что-то вроде самодеятельности. Ну и, конечно, были праздники и свадьбы. В то же время, все понимали ситуацию и старались не привлекать к себе внимания посторонних. Даже продукты Джойнт заказывал ежедневно на одно и то же количество людей, независимо от численности меняющихся групп. Так что продуктов бывало то в избытке, то «не мешало бы...», но устраивались, никто не голодал. В общем, жили доброй молодой коммуной. Ну и, конечно, после стольких тяжёлых лет и переживаний от души радовались жизни. И влюблялись тоже.

Италия, 1946 год. Леон - со знаменем. Эдуард - крайний справа.
Здесь, на берегу тёплого моря, встретились, полюбили друг друга и соединили сердца и судьбы Батя и Эдуард. Ему было тогда 26, ей - 19. Здесь в декабре 1946-го и отпраздновали свадьбу сразу двух молодых пар. Праздновали всем составом их групп, по всем традиционным правилам. Конечно, была хупа. До сих пор Батя хранит ктубу, которую составил для них местный раввин. После свадьбы им на две пары предоставили одну комнату, разгородили её на две половины простынями. Счастливый медовый месяц растянулся до марта и остался одним из наилучших воспоминаний.
Но вот и подошла очередь их группы. Их перевезли из уютных вилл на окраине города Бари в землянки на пустынном берегу моря недалеко от города Молльфетта, соседнего с Бари. Здесь особенно требовалось не привлекать внимания к лагерю, который формально числился лечебным учреждением, чем-то вроде пункта психологической реабилитации. Здесь прожили какое-то время уже в нетерпеливом ожидании.


9. ИСХОД
Когда еврейский народ освободит землю Израиля,
земля Израиля освободит еврейский народ.
Менахем Усишкин.
И вот, наконец, команда собраться и подготовиться. Появился «Старик» - так условно звали руководителя; его настоящее имя не знал никто из рядовых. Но все знали: если «Старик» их посетил, - жди корабля. И вот показался небольшой корабль. Близко к берегу он подойти не мог, и переправлялись на него на лодках. Бывший итальянский грузовой пароход «Сюзанна», после того как его перекупили, стал сначала называться «Шушана» - тем же именем в произношении на иврите, а после убийства активиста нелегальной алии Шаптая Ложинского был назван его именем.
На небольшом корабле удалось разместить 700 человек, оставив ещё и некоторый резерв. Спали в гамаках, на нарах в восемь ярусов по высоте. И здесь, естественно, соблюдали конспирацию: при приближении кораблей очищали палубы, закрывали трюмы, имитировали грузовой корабль. Плыли 18 дней. Понятно, что комфорта не было, многих мучила морская болезнь, но никто не жаловался. Когда проплывали остров Крит, от него приблизилось небольшое судно, с которого на их пароход переправили ещё человек 150.
Наконец, показалась Святая Земля. Начали готовиться к высадке. Приблизились к пустынному берегу в районе Ниццаним, на юге, как раз в равном удалении от Ашдода и Ашкелона. Начали переправляться на берег на резиновых надувных лодках. Но это было совсем не просто и довольно опасно: был сильный шторм, волны высотой больше трёх метров. Протянули на берег верёвки, всем выдали спасательные пояса. Помогали и страховали добровольцы Пальмаха. Несмотря на все трудности, переправились благополучно. Радость их была безмерна. Несмотря на усталость, настроение было приподнятое.
На берегу тут же разожгли большие костры и сожгли документы, которые могли дать англичанам основание для ареста и высылки. Но, к их отчаянию, принятых мер оказалось недостаточно: арабы сообщили англичанам об их «десанте», и хотя был закон, предписывавший англичанам не возвращать тех, кто был уже на суше, колониальные власти их захватили. Из 850 человек примерно 150-ти удалось остаться, остальных отвезли на грузовиках в Хайфу и оттуда на военных кораблях - на Кипр.
Сопротивлялись, как могли. Например, при высадке на Кипре Пальмах дал команду - не спускаться на сушу. Англичане попытались их вытеснить - в них полетело всё, что только можно подобрать и оторвать на палубе боевого корабля. Но англичане применили слезоточивые газы, пришлось спуститься. На Кипре пробыли - ни много ни мало - 22 месяца - до января 1949-го. На острове было организовано четыре «еврейских» лагеря. Прибывшее «пополнение» разместили в лагере близ города Фамагусты. Жили в палатках - можно представить себе эту жизнь под палящим солнцем, а зимой - под проливными дождями с ветром. Работа была далеко не у всех. Батя устроилась в стоматологическую амбулаторию, там же на подсобной работе - Эдуард.
Израиль, несмотря на сложную обстановку борьбы за независимость и существование, войны с арабами, помогал «лагерникам»: были присланы врачи, учителя... Стоматологическую амбулаторию, например, возглавлял прекрасный опытный врач Розенцвейг, добровольно сменивший прекрасные жизненные условия на лагерь. Таких энтузиастов было немало.
Между тем, 29 ноября 47-го ООН приняла решение о создании двух государств, и тут же началась арабо-израильская война. И только в мае 48-го было провозглашено независимое Государство Израиль.


10. В СВОЕЙ СТРАНЕ

Отцы насаждали для меня, а я -
для потомков.
Талмуд. Таанит, 23а

Англичане, ссылаясь на свою миссию и обязательства, всячески препятствовали перевозке с Кипра обитателей еврейских лагерей. И только в январе 49-го евреев-«киприотов» переправили на кораблях в Хайфу. Правда, части «лагерников» удалось это раньше. Например, отцу Бати в числе немногих посчастливилось убедить англичан, что он случайно попал в лагерь из Палестины. Так что он уже больше года жил в Тель-Авиве. Позднее к нему присоединилась Лэя, которой удалось перебраться с Кипра в составе группы «Алия молодёжи».
Так что «десант» был высажен, и «плацдарм» был создан, и поэтому, как только вся объединённая семья оказалась на родной земле и была размещена в Беньямино, на второй же день они поехали в Тель-Авив, и буквально со следующего дня оба брата уже приступили к работе в Тель-Авиве: Эдуард - инсталлятором в крупной строительной ферме «Невре-Херут», Леон - в статистическом отделе. Интересно, что оба брата так и проработали в своих ведомствах до самого выхода на пенсию. Такая стабильность характерна для многих тружеников тех поколений - строителей молодого государства.
Батя и семья Леона не надолго задержались в Беньямино: сначала Батю приютила её тётка в Тель-Авиве, а затем Эдуард вместе с Леоном сняли квартиру в Шхунат-а-Тикве. Конечно, было тесно, но понимали, что не всё - сразу. Но сравнительно недолго пришлось ждать свою квартиру: уже в 54-м Эдуард получил двухкомнатную на льготных условиях «Шикун-Амани», даже чуть раньше получил и Леон, а ещё через несколько лет поменял на лучшую.
Пять лет проработал Эдуард слесарем-инсталлятором, а в 54-м его уже назначили техником-прорабом бригады из 16 человек. А потом избрали профсоюзным вожаком - представителем строительных рабочих. И только в 1985-м году, тяжело заболев, он ушёл на пенсию.
Батя также, используя опыт работы на Кипре, продолжала работать и в Тель-Авиве помощником стоматолога. Правда, работала с перерывами: в своей небольшой квартирке они вырастили двух дочерей. Квартирке как раз в этом году уже 50 лет, и Батя продолжает в ней жить. А обе дочери выросли, стали школьными учителями, вышли замуж, отделились и, в свою очередь, вырастили пятерых внуков. Теперь они живут в своих домах в Ришон-ле-Ционе.
Дед Эдуард имел счастье радоваться на всех своих внуков и умер в июле 2002 года. Недавно скончался и его брат-близнец Леон. Отец Бати также прожил долгую жизнь, умер в 1988 году. У сестры Бати Лэи с мужем сын, дочь и четверо внуков.
Вот такая героическая судьба двух братьев-близнецов, столь же тяжёлая, сколь и исторически интересная. Знакомясь с такими судьбами, проникаешься большим уважением к этим стойким людям военных поколений. Именно благодаря в том числе и им, прорвавшимся сквозь все препоны и вооружённое противодействие в Палестину, - именно благодаря их давлению была эта Святая Земля возвращена нашему народу.
И те, кого временно вернули на Кипр, своим пребыванием в этих лагерях оказали огромное воздействие на решение ООН. А потом они поднимали нашу страну и отстаивали её независимость - и на полях боёв, и на стройках и в цехах, и рожая и растя стране и себе достойную смену.
Низкий им поклон, честь и хвала.

Михаил Ринский (972) о3-6161361 (972) о54-5529955

ВОЛЯ К ЖИЗНИ (ДИНА ШАЙН)

Дина и Мендель, 1945год
Михаил Ринский

ВОЛЯ К ЖИЗНИ

Судьба этой семьи - зеркало жизни еврейской трудовой семьи 20-го века. Через страдания, муки, через борьбу прошли, в той или иной степени, так или частично так, очень многие из ныне живущих израильтян - выходцев из Европы.

БЕЗРАДОСТНАЯ МОЛОДОСТЬ
Наконец-то родной Тарнув - четыре года не был здесь Мелех Тайтельбаум. Уезжал из Галиции - области Австро-венгерской империи, а вернулся в Галицию - область независимой Польши.
Тяжёлыми и безрадостными были детство и юность Мелеха: он рано потерял отца, и с 8-ми лет его воспитывала старшая замужняя сестра. С 11-ти лет он уже работал учеником портного, потом - наёмным портным у хозяина, получая гроши. Братьям повезло больше: старший стал наследственным раввином, средний - удачно женился и на хорошее приданое организовал торговлю деревом через порт Гданьска. А младший Мелех всю жизнь вёл борьбу за кусок хлеба, за работу, за права и человеческое достоинство. И не случайно он стал социалистом, вступил в ЖПС, по-польски - « Жидовску партию социалистичну» - Еврейскую соцпартию.
В 1914 году началась первая мировая война, и в 1915-м Мелех был мобилизован в императорскую армию. Да только провоевал он недолго: попал в чешскую воинскую часть, которая в первом же соприкосновении с итальянцами, воевавшими на стороне Антанты, целиком сдалась без боя противнику: ни чехи, ни поляки, ни евреи не хотели проливать кровь за чуждые им интересы Австро-Венгрии. Молодой Тайтельбаум оказался в плену в Италии, четыре года проработал там на полях и в огородах и осенью 1919-го вернулся в Тарнув, который уже год как был городом независимой Польши.
Мелех начал работать наёмным портным у хозяина, но в 1920 году началась война Польши с большевистской Россией, и его мобилизовали на военную швейную фабрику в городе Сонч, не так далеко от Тарнува. В свободное время молодёжь Сонча собиралась; было несколько кружков по интересам, по политической ориентации. Мелех стал посещать кружок еврейской социалистической партии Бунд, в которую незадолго до этого влилась ЖПС. На этих собраниях он познакомился с Ханой Эйтингер, бедной сиротой, работавшей у модистки-шляпницы. Помимо взаимных чувств, их сближали общие взгляды на многое. Мелех рассказал о своих намерениях братьям, но те и слышать не хотели о его браке с бесприданницей. Это Мелеха не остановило.
Как раз в это время полиция особенно активизировала свои действия против социалистов. Мелеху грозил арест как активисту, и он вместе с Ханой на время уехал в деревню к своей матери. Ей Хана понравилась, и когда молодые попросили благословения, мать только сказала: «Что ж, нельзя обижать сироту», - тем самым ответив старшим сыновьям.
Вернувшись в марте 1922 года в Сонч, Мелех и Хана не стали больше ждать и, решив оформить свои отношения, обратились к раввину. Но тот потребовал за своё благословение такую сумму, которой близко не могло быть у рабочего, даже трудившегося от зари до зари. Но надо было знать Мелеха: он тут же заявил раввину, что если он не оформит их брак за те небольшие деньги, что у них были, молодые обратятся в католический костел и попросят благословения у ксёндза. Что оставалось делать раввину? Не мог же он допустить, чтобы брат раввина и впрямь пошёл на поклон к католикам.

СТАНОВЛЕНИЕ СЕМЬИ
Итак, в марте молодые поженились, а в декабре 1922 года у них уже родилась первая дочь Дина. Начинали жить они очень тяжело. Мелех в те годы работал на хозяина, а тот, в свою очередь, на купца, то есть получал у него материалы для пошива и отдавал готовую одежду за гроши на продажу. О том, насколько вообще жизнь людей в то время была убога и ограничена, на каких интересах замыкалась, говорит такой эпизод. В 1924 году скончалась мать Мелеха, жившая у старшего его брата-раввина. Всю свою бижутерию, которой у неё было много и которая тогда была в цене, мать завещала той снохе, которая первой после её смерти родит девочку и назовёт её именем усопшей .
Первой среди родни Мелеха в октябре 1924-го появилась на свет его вторая дочь Тоня. По-еврейски, в честь усопшей, её назвали Толбе-Хае. Мелех попросил брата исполнить желание матери, тем более, что у Ханы, в отличие от других снох, не было никаких украшений. Но брат не отдал завещанное, мотивируя свой отказ тем, что Хана не носила парик, как предписано религией. Несколько лет длилась тяжба, и в конце концов старший брат был вынужден отдать бижутерию, но вернул всё-таки только часть. Позднее, во вторую мировую войну, в Дагестане эти украшения буквально спасут семью от голода - к этому мы ещё вернёмся. В конце 1925-го у Мелеха и Ханы родилась и третья дочь - Розалия. Сводить концы с концами стало ещё трудней.
В Сонче жизнь портных, работавших у хозяина или даже на купца, была совершенно невыносимой. Здесь они зарабатывали в несколько раз меньше, чем в Тарнуве. Пользуясь полной безысходностью, полной зависимостью людей, работодатели закрутили гайки до предела. Недовольство сплотило портных: был образован стачечный комитет. Мелех стал его членом. Зимой 1926 года комитет объявил забастовку. Властям и работодателям не составило большого труда её подавить. Над организаторами нависла угроза ареста, и Мелеху пришлось на несколько недель уехать в Тарнув.
Когда он вернулся в Сонч, забастовщика не принял на работу ни один хозяин. Но большую семью надо было кормить - кроме Мелеха с Ханой, были и мать Ханы, и три дочери. И глава семьи продолжил борьбу за жизнь. Одолжив у брата десять долларов (сейчас смешно сказать), он купил две швейные машины, материалы и стал работать на себя, как ремесленник. Минуя купцов, Мелех сам закупал материалы и сам продавал готовый товар на ярмарках.
Несколько лет семья прожила в большой нужде. Со временем у отца появились два помощника. Но в быту их мало что изменилось. Сейчас даже трудно себе представить, как можно было столь длительный срок жить в таких условиях.
Семья снимала одну комнату, влажные стены которой покрывала плесень. На шестерых было три кровати: отец с маленькой Розалией, мать - с двумя старшими дочками, а кроватку бабушки с утра убирали и ставили только к ночи, когда кончали работу и уходили два помощника отца, работавшие на швейных машинах. Ещё оставалось место для стола, служившего и для раскроя, и для обеда. И ещё были печка и кухонный шкаф - вот и всё. В этих условиях и за этим же столом делали уроки подраставшие девочки.
Несмотря на такую невыносимую жизнь, Мелех и Хана тянулись к свету: много читали на идише, польском и немецком. Они делали всё возможное, чтобы дать образование детям: девочки учились в польской школе, а после обеда шли ещё и в еврейскую школу - ортодоксальную, только для девочек. Мелех и Хана не были так уж религиозны, и вообще в этой школе их дочери были единственными из семьи ремесленника. Но Мелех отправлял дочерей в еврейскую школу не для того, чтобы они прониклись верой, а чтобы знали и уважали свою национальность и язык.
Энергичность и личные качества характера Мелеха постепенно начали давать свои плоды: он обрёл уважение своих товарищей по профессии, стал членом гильдии портных-ремесленников Сонча, а затем - и активным членом комитета, хотя в основном в гильдии были поляки, евреев было мало. В 1934-м он стал членом цеха портных, а диплом члена цеха - мейстра - давал право держать учеников.
В этот период, формально отойдя от партийной работы Бунда, Мелех продолжал оставаться его членом на учёте в организации Тарнува и оказывать помощь в работе местной организации. В общем, в жизни семьи появился проблеск надежды на лучшее. Но этому помешало стихийное бедствие.

УДАР СТИХИИ И СТОЙКОСТЬ ЛЮДЕЙ
1934 год был годом страшного наводнения: разлившиеся Висла и её приток Дунаец затопили огромную территорию, нанеся городу Сончу и всей округе катастрофический ущерб. Дом, где жила семья Тайтельбаумов, пострадал настолько, что его просто невозможно было восстановить. У Мелеха погибло многое из оборудования, мебель, скарб, товары, готовые изделия.
Пришлось снять новое помещение для жизни и работы и всё начать сначала. Денег не было. Сняли самое дешёвое из того, что было: комнату с маленькой кухней в польском доме, причём на нижнем этаже, как раз под их квартиркой находилась фабрика уксуса. Запах его пропитал всё в их квартире, включая одежду, и так они и жили, и ходили, источая этот запах, несколько лет, до 1939 года, когда после начала войны вынужденно покинули Польшу.
Но, по крайней мере, теперь два помощника отца работали в кухне, правда - в этой кухне и жили. Зато у подраставших девочек появились хоть какие-то условия для занятий - комната, в которой можно было закрыть дверь. Но и тут кроватей на всех не хватало, девочки спали вместе. А то, что дом принадлежал католикам и на его фасаде была иконка, возможно, даже спасло жизни его обитателям-евреям, на достаточно продолжительное время оградив их от внимания фашистов после начала войны. Мелех Тайтельбаум на демонстрации Бунда в Валбжихе
Мелеху и Хане пришлось буквально всё начать заново: восстановить оборудование и скорей начать работу, а значит - закупить материалы. Надо было хоть как-то обставить комнату и кухню-мастерскую, обеспечить постель и одежду, еду, тетради и учебники дочерям, их дальнейшую учёбу. Потребовалась стойкость, сила воли, чтобы не сломаться в этой отчаянной ситуации. Потребовалась энергичность и напористость Мелеха. Большую роль сыграл его авторитет в гильдии и в общественных организациях, где он получил помощь и кредиты. Жизнеспособность семьи была восстановлена.

СТАРШАЯ ДОЧЬ
В 1935году старшая Дина закончила 7-й класс. О дальнейшей учёбе не могло быть и речи: материальное положение семьи не позволяло. Ей было двенадцать с половиной лет, а закон разрешал работать с четырнадцати. Конечно, Дина времени не теряла: училась сама, много читала, да и подрабатывала немного, давая уроки младшим ученикам. А осенью 1936-го пошла в ученицы к портнихе. Ученицам не платили вообще, хотя проработала Дина у этой портнихи около трёх лет по 10-12 часов в день. Мало того: ещё и уголь приносила Дина для печки и для утюга. И потом, когда Дина перешла ученицей к другой портнихе, знакомой родителей, ей хозяйка и здесь не платила, хотя Дине было уже больше 14-ти. Правда, приработок у Дины порой был, когда хозяйка поручала ей отнести клиенткам готовую одежду, и те давали «на чай» гроши.
К этому времени Дина была уже развитой симпатичной девушкой; многие заказчицы просили хозяйку присылать именно её. А то, что внешность её была не типично еврейская, по-своему не раз помогало ей в жизни. К примеру, хозяйке-портнихе нравились искусственные цветы для украшения платьев, как тогда было модно, работы русской эмигрантки, возможно - бывшей аристократки. Изделия её были качественные, выполненные эстетично, с высоким художественным вкусом. Но эта эмигрантка не хотела иметь дело с евреями. Хозяйка посылала Дину, которая, как она выражалась, выглядела «шиксой», то есть не еврейкой, и та находила всегда с «аристократкой» общий язык, хотя практически не знала русского.
Забегая вперёд, стоит сказать, что свой первый заработок Дина получила только как раз накануне войны, 31 августа 1939 года, и на эти деньги (шутка ли, пятнадцать злотых!) тут же купила себе купальник, первый в жизни - предел желаний.
В 1937 году партия Бунд отмечала своё сорокалетие. Отец, состоявший в организации города Тарнува, присутствовал там на юбилейном собрании. Руководство поставило перед отцом вопрос о создании вновь ячейки в Сонче, и прежде всего молодёжной организации. У Бунда было два уровня организаций: молодёжи - «Цукунфт» («Будущее») и детская - СКИФ -«Социалистише киндер идише форбанд» («Социалистическое детское еврейское объединение»). Отец перепоручил работу по организации еврейской молодёжи старшей дочери: ей было уже 15 лет, её внешний вид, грамотность, начитанность, коммуникабельность и проявившиеся организаторские способности привлекали молодёжь.
Как раз в это время в Польше был ликвидирован комсомол, и много социалистически настроенной молодёжи, в основном рабочих, но и учащихся примкнули к Бунду. Была создана молодёжная организация - 150 в основном рабочих. Были там и три гимназиста, хотя им и запрещалось участвовать в работе политических организаций. Многие старались соблюдать конспирацию, опасаясь потерять работу или учёбу в гимназии.
Сняли помещение на собранные деньги. Собирались после работы, вечерами. Студенты читали лекции. Сотрудничали с польскими социал-демократами из Польской социалистической рабочей партии - они присылали своих лекторов-поляков. Такие встречи проходили на польском - в Галиции вся еврейская молодёжь знала польский язык. Обсуждали любые вопросы: политические, исторические, научные. Создали свои еврейский хор, театральный кружок, выступавшие в праздники, годовщины.
На встречах всегда была дружеская, доброжелательная атмосфера людей, объединённых общими интересами и взглядами. Активисты ходили на еврейские свадьбы - собирали деньги для Бунда, и собирали немало, так как люди видели его роль в отстаивании интересов еврейского населения: Бунд имел своих делегатов в местных органах власти, имел свои школы и медицинские учреждения и пользовался авторитетом в еврейских массах.
Молодёжь не могла легализовать свою деятельность в городе, не имея официальной организации. Поэтому подключили несколько взрослых членов партии и легализовали её городскую ячейку, сняв тем самым претензии полиции. Всё это время Дина была одной из тех, кто возглавлял эту работу, сыгравшую большую роль в развитии и росте самосознания еврейской молодёжи города. Этот опыт в дальнейшем очень даже пригодился ей и помогавшим Дине сёстрам, когда пришлось решать вопросы и отстаивать интересы свои и своих близких. А это время как раз настало: 1 сентября 1939 года началась война.


ОККУПАЦИЯ
Уже через неделю после начала войны немцы были в Сонче. Партия Бунд, предвидя начало войны, заранее подготовила план, и как только война началась, на местах приняли меры конспирации: спрятали флаги, документы, книги; часть сожгли. Многие, в том числе и семья Мелеха, заготовили на несколько недель продукты, уголь. В первые дни старались вообще не выходить на улицу. Домохозяйка пани Краевская, полька из богатой семьи, активистка польской антисемитской организации, но почему-то с сочувствием относившаяся к «своим» евреям - их семье, приносила им хлеб в первое время, пока его продавали свободно. Вообще, пани Краевская, имея десятки работавших на неё поляков, доверяла жильцам-евреям больше настолько, что даже своё самое ценное она просила зарыть и замуровать Мелеха. Вот такие парадоксы.
Когда пришлось добывать хлеб самим, Дине приходилось вставать в очередь в четыре утра. Но дело осложнялось тем, что Дина не могла появляться в очередях в своём районе: поляки могли её узнать, и кто знает, как бы с ней, еврейкой, поступили. А в отдалённые районы путь лежал через мосты, которые охраняли немцы. Спасали молодость и симпатичная внешность Дины, не похожей на еврейку.
Однажды Дина благополучно перешла два моста и встала в очередь у одной отдалённой пекарни. Поляки выбросили из очереди одного еврея. Потом узнали известную в городе Хелу Гольдбергер, красивую молодую еврейку из богатой семьи, и тоже вытолкали её из очереди. В это время мимо проходил патруль, но не немецкий, а австрийский. Увидев происходящее, австрийцы приказали вынести из пекарни четыре каравая хлеба и отдали ей. Союзники немцев ещё сохраняли человеческое лицо.
В дальнейшем судьба этой девушки, дочери ювелира, была трагичной. В неё влюбился сын богатого украинца. Спасая сынка, его родители донесли на Хелу. Девушку увезли в застенки Кракова и там замучили. А сынка мобилизовали в украинскую армию, воевавшую на стороне немцев. 15 октября власти приказали всем евреям Сонча зарегистрироваться. Помимо того, что Дина - еврейка, она ещё была известна многим как активная социалистка. Ничего другого не оставалось, как уходить на советскую сторону. В тот же день Дина, вместе с двумя коммунистами и одним бундовцем, на попутной телеге уехала на восток.

ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ
К вечеру они успели доехать до города Горлице. В первом же польском доме на окраине их пустили на ночлег, накормили. О национальности, слава Богу, не догадались спросить. На следующий день продолжили путь пешком; иногда подвозили попутные крестьяне. Наконец, добрались до деревни на окраине города Санок, у пограничной реки Сан. Переночевали в еврейской корчме, а поутру вышли к реке. Но по пути к переправе увидели приближающийся немецкий патруль и решили переправляться вброд тут же, хотя течение здесь было быстрое, а плавать никто из них не умел. Всё обошлось, выбрались на другую сторону и попали «в объятия» советских пограничников, ещё в «будённовках» и длинных шинелях. Мокрые, но счастливые, они доверчиво, под конвоем красноармейцев пришли на заставу.
Мужчин - попутчиков пропустили без проблем, а с Диной вышла заминка: русский она не знала, профессии, по-видимому, ещё у такой молоденькой не было. Дина догадалась, в чём суть их сомнений, и, не зная русского слова «портной», вынула и показала им иголку. Поняли и тоже пропустили. В том же составе они сели в поезд в сторону Львова. Денег на билеты не было. Но - такое везение - кондукторами в поезде оказались железнодорожники из Сонча. Денег с них не взяли и дали массу полезных советов. Но главное - то, что они сразу после рейса должны были вернуться в Сонч. Дина попросила передать её хозяйке пани Краевской, что встреченная ими дочь портного направляется в город Станислав.
Если бы Дина попросила передать это своим родным и назвала свою фамилию, поляки сразу бы «вычислили» её национальность, а заодно - адрес еврейской семьи, и кто знает, как они себя бы повели. А в том, что пани Краевская ничего лишнего не скажет, а родителям о ней передаст, Дина не сомневалась. Так всё и получилось.
Во Львове им снова повезло: встретили знакомых, перешедших границу одними из первых. На одну ночь их приютили в каком-то общежитии для беженцев, причём настолько переполненном, что миниатюрную Дину разместили на ночь на шкафу.
Наутро Дина выехала в Станислав - там её ждал товарищ по совместной работе в Бунде и жених, а в дальнейшем и пожизненный друг и муж Мендель. В Станиславе уже лежал снег, было морозно. Снова повезло: и здесь встретились знакомые, которые привели в квартиру для беженцев, подготовленную еврейской общиной. Здесь Дину навестил старший брат Менделя, потом встретилась и с ним самим. Можно представить себе их радость. Но всё хорошее омрачалось неразрешимой проблемой жилья.
Зима выдалась на редкость холодной. На съём жилья денег не было. Менделя и ещё нескольких парней приютил католический монастырь где-то на окраине города. Дина спала где удастся, почти каждую ночь в новом месте. Удалось устроиться работать у портнихи, и хотя она денег не платила и не кормила, но зато Дина весь день была в тепле. Обедала в еврейской благотворительной столовой.
Мендель предлагал ехать в глубь России, но надо было подождать семью: Дина не сомневалась, что они не задержатся. А между тем до родителей дошла весть, что Дина - в Станиславе. Как раз в это время произошло событие, ускорившее их решение. Немцы направили отца на работу - засыпать польские оборонительные траншеи. На ночь отпустили. Но по дороге домой его остановили и снова направили чистить туалеты. Он сказал , что он сегодня уже отработал, и в ответ его жестоко избили и всё-таки заставили отработать ещё раз. Отцу необходимо было срочно скрыться: действия оккупантов были непредсказуемы. В тот же вечер отец с Тоней ушли на восток. Мать с Розалией остались в надежде продать швейные машины, скарб, оставшийся товар, мебель - ведь никаких денежных запасов у них не было.
В ноябре Мелех и Тоня с одной из групп переправились вброд через Сан. Вода была уже ледяная, многие тонули при переправе. Но хотя бы не было ещё непрерывных заграждений вдоль берегов. Им повезло, и уже в том же ноябре Мелех и Тоня были в Станиславе.

В ГЛУБЬ РОССИИ
К этому времени Менделю отказал в приюте монастырь, и они с Мелехом временно устроились на мельницу, там же и спали. Тоню приняли в семье подруги из Варшавы. Дина жила на квартире, временно снимала койку. Ещё картинка из этой их жизни. Дина в спешке не взяла тёплую одежду, приехала в тоненьких трусиках. Отец привёз с собой три тёплых фланелевых рубашки. Две из них он распорол и сшил Дине три пары тёплых трусов - да простят автору читатели такие прозаические подробности. Но они характеризуют и обстановку, и отношение отца к детям.
А между тем всё меньше надежды оставалось у Мелеха на то, что Хана с Розалией смогут перейти границу и догнать их в ближайшие месяцы. Пришло известие о том, что не только с немецкой, но и с советской стороны граница закрыта, в том числе вообще закрыт пропускной пункт на мосту через реку Сан в городе Санок, где надеялись переправиться Хана с Розалией. А потом пришла весть о серьёзной болезни Ханы, и стало ясно, что уж по крайней мере до весны ждать их бесполезно.
В то же время отец всё яснее понимал, что оставлять дочерей на длительный срок в таких нечеловеческих условиях, когда приходится ночевать вповалку что ни день на новом месте, просто небезопасно, а денег на жильё не было и не предвиделось.
Мендель уже давно настаивал на отъезде в глубь Союза, резонно говоря, что если не подать заявления самим, то в любое время власти могут их принудительно отправить в эшелоне невесть куда, как «перемещённых» иностранных нелегалов - принимать советское гражданство они не спешили.
Поразмыслив, отец решил, вслед за Менделем, подать документы на переселение.
Менделю первому определили местом назначения город Буйнакск в Дагестане. А 10 января 1940 года отправили эшелоном и семью Тайтельбаума. Две недели ехали до грузинского Батуми, а оттуда - в чайный совхоз Чаква, в 16 км от города. Поселились в бараке, у реки Чаква. Работали на чайной плантации. Работа была тяжёлая, в певые же дни нежные девичьи руки были в мозолях и ссадинах.
Мендель из Дагестана «бомбардировал» их письмами, призывая приехать в Буйнакск, где, как он узнал, была острая потребность в таких специалистах-портных, как Мелех. Денег на дорогу не было. Продали часы и купили билеты до Буйнакска. И вот, наконец, вместе с ещё одной молодой парой, тайком от властей совхоза, выехали в Дагестан. В мае 1940 года приехали в Буйнакск. Встретили их радушно. К этому времени Мендель, приехавший в январе, успел поработать на фруктовом заводе, учился на токаря и в вечерней школе одновременно и работал уже в конторе нормировщиком. С квартирным вопросом и здесь было сложно. Первое время жили в комнатушке с тремя кроватями: для отца, двух сестёр и молодой пары попутчиков. Сразу стали работать в швейпроме. Вечерами учили русский.
Всё это время - и ещё из Грузии, и сразу по приезде в Буйнакск отец делал всё возможное, чтобы узнать, как дела у Ханы и Розалии, сообщить им свой адрес и помочь им избавиться от ужаса и смертельной опасности, в которой жили все евреи оккупированной немцами Польши. Благодаря своей настойчивости Мелех знал о том, что жена с дочерью - на границе, но перейти невозможно, а Хана знала, что они уже в Дагестане. Куда только ни обращался Мелех в тщетной, а порой ,как представляется сегодня, даже наивной попытке вызволить своих близких, и каких только ответов ни получал. Вот, например, ответ Наркомата иностранных дел от 31 июля 1940 года на просьбу Мелеха о приёме Ханы и Розалии в гражданство СССР и помощи им во въезде:
«Гр. Тейтельбаум М.С. Вашим родственникам, желающим въехать в СССР, необходимо лично или по почте оформить дело в Полпредстве СССР в Берлине по приёму в гражданство СССР, так как вопрос о их въезде в Советский Союз может быть решён лишь в случае их приёма в гражданство СССР. Вам, если Вы поддерживаете ходатайство Ваших родственников, необходимо прислать заверенную нотариусом или по месту работы подписку в том, что Вы, в случае разрешения им въезда в СССР, возьмёте их на своё иждивение и обеспечите жилплощадью...»
Что ж, ответ дан вовремя, исчерпывающе и в полном соответствии с нормами международного права даже и для наших дней. Вот только как Хана могла обратиться в Полпредство в Берлине даже письменно, когда перлюстрировалась почта, а за подобное - да и за любое обращение еврею тут же грозила смерть в той или иной форме. Да и в СССР - какую отец мог дать гарантию на обеспечение жилплощадью? Правда , с этим было проще: справку можно было «достать», как тогда говорили. Но что говорить о вторичном, когда не решался главный вопрос.
Оставалось ждать и надеяться на что-то...

ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ НА ГРАНИЦЕ
Как только в Сонч пришла весть, что Мелех и Тоня уже по ту сторону границы, Хана и Розалия начали готовиться к отъезду. К этому времени немцы ещё более ужесточили режим в Сонче. Расстреливали без предупреждения, евреям вообще запретили посадку в вагоны на станции. Поэтому Хана с дочерью выехали из города на телеге и на другой станции сели в поезд до города Санок, где был мост через пограничную реку Сан. Он служил пропускным пунктом через границу, и до последнего времени сравнительно свободно, в случаях воссоединения семей, немцы и русские пропускали людей.
Но как раз незадолго до приезда Ханы и Розалии неожиданно советские пограничники прекратили принимать беженцев, не сообщив ни причины, ни сроков. Они об этом не знали, но всё равно бы приехали: пути назад не было, а здесь была хоть надежда. Теперь переправиться нелегально вброд было очень опасно, а для них практически невозможно: по обе стороны реки - колючая проволока, частые патрули, у русских - собаки; к тому же была зима, вода ледяная. Смельчаки рискуют с помощью местных, но не в таком составе.
Январь 1940 года. Поезд прибыл на станцию Санок. Выходящих из вагонов встречает команда: « Всем евреям - собраться ...» Хана и Розалия, лица которых не явно еврейские, рискуют смешаться с поляками. У подчинившихся команде евреев отбирают деньги, документы. На вокзале - отдельно залы для поляков и евреев. Хана и Роза ночуют на полу польского зала. Проходя по залу, патруль выборочно проверяет документы. Солдат смотрит пристально на Розалию: « - Ты еврейка?» « - Почему ты так думаешь?!» - разыгрывая возмущение, вопросом на вопрос отвечает девушка. Солдат проходит дальше. Слава Богу...
Наутро Хана и Розалия - в толпе беженцев у моста. У входа на мост - издевательские плакаты на немецком: «Юдэн, фарэн нах Руссланд!» («Евреи, уезжайте в Россию!»). А с советской стороны путь перекрыт. В городе скопилось только евреев-беженцев 15 тысяч. А были и тысячи поляков, украинцев... Толпы стояли с утра до вечера, до комендантского часа, потом рассасывались и прятались кто где: у многих не было крыши над головой. Как и у наших героинь.
Переночевав первую ночь в польском зале вокзала, они на следующую не решились ни в польском, ни в еврейском. И так целый месяц, в самые зимние холода, Хана и Розалия на каждую ночь подыскивали себе какое-нибудь укромное место за сараем, в подворотне, закутывались в тёплое и дремали до утра. Где-то через месяц им повезло: старушка-еврейка, владелица небольшой лавчонки, была верующей и не могла работать по субботам. А немцы требовали открывать в субботу все лавки, хотя всё равно торговать в них было нечем. Розалия стала работать за старушку в субботние дни, за что старушка пускала их с матерью на ночлег, а по утрам ещё и давала по кусочку хлеба и чашке суррогатного кофе. Они молились на старушку.
У Ханы началась тяжёлая депрессия: у неё пропадала память, временами переставала узнавать людей, становилась агрессивной... В этих тяжелейших условиях 15-летняя Розалия проявила удивительную выдержку, волю, а как дочь - и человеческую верность. Роза постаралась отдалить мать по возможности от людей, чтобы не догадывались о её болезни и не стало известно немцам. Но силы и возможности маленькой хрупкой девушки-подростка были не беспредельны, и неизвестно, как бы выжили они с матерью, да и тысячи других евреев, если бы не сплочённый костяк еврейской общины города во главе с Лейбом Вернером. Он и его помощники Мориц и Ортнер были буквально амортизаторами между оккупантами и евреями, взяв на себя все переговоры с немцами и организуя всё, что требовали фашисты: собирали для них контрибуции и просто взятки, каждый день подбирали команды на работы, которые требовали выполнить немцы.
Они не были холуями немцев. Евреям было понятно, что если то, что делают они, будут делать сами оккупанты, то есть напрямую командовать евреями, - каждый день будут погибать десятки людей. Часто им приходилось принимать на себя удары в буквальном смысле: у Вернера, например, были выбиты все зубы. Он-то уж, зная всё и всех, мог при желании в любой день бежать на ту сторону. Но он не ушёл и в 1942 году погиб от рук гестаповцев.
Вернер организовал столовую для бездомных евреев. Войдя в отчаянное положение Розалии с больной матерью, он устроил девушку в эту столовую работать, а заодно освободил от каждодневных принудительных работ и Хану. А работы были самые чёрные и опасные: в холоде, в грязи, а то и по обслуживанию господ...
Что ни день, то кого-нибудь не досчитывались: кроме оккупантов, людей косили голод, болезни... Помощи общины, конечно, было недостаточно. Обеды в столовой были, как выразилась при рассказе Розалия, « а биселе варм вассер» - немного горячей воды. Но и это было «что-то». На праздничный седер Вернер как-то умудрился порадовать дополнительным праздничным кусочком 200 человек.
Так они прожили на границе восемь месяцев. Через мост пропуск людей так и не возобновили. За это время пограничники и с той, и с другой стороны не дремали, по всей её длине было завершено оборудование границы. Если раньше местные жители за хорошие деньги находили лазейки, то теперь немцы предупредили о полном пресечении любых нарушений и потребовали к концу августа очистить город от беженцев.
Буквально в последний день, неведомо какими путями и за сколько, Вернер организовал переправу: взявшись за руки, отчаявшиеся люди - 28 человек - перешли вброд реку и протиснулись под проволочные ограждения. Уже на том берегу мокрые, обессиленные, ободранные колючей проволокой, они, не обращая внимания на команды и предупредительные выстрелы красноармейцев, лай пограничных собак, легли на траву: борьбе за жизнь были отданы все силы.
Глубокую благодарность своим спасителям Розалия сохранила на всю жизнь. Как только летом 1944 года освободили Санок, она направила новым властям просьбу сообщить о их судьбе. Вот потемневший листок - ответ бурмистра города Санок от 24 октября 1944года - привожу в сокращённом переводе с польского: «...доводим до сведения пани на основании расследования, что последний председатель Кахала Лейб Вернер был убит гестапо в 1942 году. О других лицах городской суд сведений не имеет....». Быть может, кто-нибудь из читателей мог бы дополнить сведения об этом эпизоде спасения людей и этих мужественных людях.
Всех беженцев допросили. В частности, выпытывали сведения о руководителях еврейской общины - их имена были уже известны. Но, не зная степени контактов советских и немецких пограничников, и вообще - какую опасность её слова могут представлять для этих отважных людей, Розалия уклонилась от конкретных ответов.
Ей удалось уговорить допрашивавших пограничников отправить их с матерью в Станислав - помогли письма отца и документы, которые он смог переслать. Всех остальных из их группы отправили на поселение в Сибирь. Интересна справка, выданная Хане и Розалии, очевидно, вместо пропуска на проезд: «...Тайтельбаум А. М. Вместе с дочерью нелегально прибыла из Германии...». То есть, уже не из оккупированной Польши, а из Германии. Аннексия признаётся советскими органами.
Справка датирована 2-м сентября 1940 года, а пропуск на их отъезд из Станислава в Буйнакск им выдан 1 октября. То есть месяц ещё прошёл, пока , получив подтверждение из Дагестана, они добились разрешения на выезд. За это время они выполнили и просьбы своих товарищей по группе, отправленных в Сибирь, передали родственникам и друзьям всё, что те просили. В то тяжёлое время солидарность и взаимопомощь в подобных случаях считалась святым делом. После войны некоторые их нашли и благодарили. И вот, наконец, долгая дорога - и Хана с дочерью в Буйнакске. Тёплая, радостная встреча. Итак, семья воссоединилась через год , полный отчаянного риска, борьбы и стремления к жизни и друг к другу.

ДАГЕСТАН, БУЙНАКСКПервое, что сделали по приезде матери и Розалии, сняли квартиру. С сентября 1940-го Дина начала учиться на медрабфаке, а Тоня - в педагогическом училище. Их приняли, можно сказать, авансом: познания в русском языке у обеих сестёр были скромные. Но девушки были способные: если при поступлении Дина сделала в диктанте 127 ошибок, то уже через полтора месяца - всего семь. Но ещё через несколько месяцев медрабфак ликвидировали, и Дина перешла в педучилище к Тоне. К концу первого курса Дина уже писала без ошибок и была одной из лучших на курсе, получала стипендию.
Розалия училась в школе, потом поступила в медицинское училище, которое здесь, в Дагестане, и закончила. О том, как и всей семье, и ей самой было нелегко, говорит такая деталь: у Розалии не было никакой обуви, кроме галош, и как она в этих галошах переходила границу, так потом и в Буйнакске долго ходила в них. 22 июня 1941 года началась война. Как раз этим летом тяжело переболели и Дина, и Тоня, и когда в сентябре студентов послали на рытьё траншей, они не нашли в себе силы. К тому же отца мобилизовали на кожевенный завод - шить кавалеристам плащи; там он проработал до лета 1942-го. Девушкам пришлось оставить училище и идти работать. Тоня устроилась на тот же кожевенный завод: кроме зарплаты, там ещё и кормили обедом!
Осенью определилась и личная жизнь Дины и Менделя. Ещё в июне 1941 года Мендель заболел тифом, два месяца пролежал в больнице, но, несмотря на это, его призвали в армию. Перед его отъездом, 1 сентября 1941-го, молодые расписались, и Мендель уехал - новобранцев увезли прямо в штатском.
Дина шила на дому, подрабатывала, как могла. К примеру, по воскресеньям сидела с ребёнком женщины, которая в эти дни торговала на рынке. За это та кормила Дину вкусным супом. Весной 1942-го Дина устроилась работать секретарём на узел связи - к этому времени она вполне освоила русский язык, печатала на машинке. Красивую общительную девушку полюбили и монтёры, и начальство. Той же весной 1942-го отца отправили на трудфронт в Чечню, в Грозный. Там он заболел малярией в очень тяжёлой форме. Матери пришлось ехать в Грозный - выхаживать отца. После болезни он был в таком состоянии, что его отпустили домой.
В это же время повестку в армию получила и Тоня. Дина сшила ей тёплую одежду из шерстяных шалей, которые тогда стоили недорого. Свитеры и штаны из этих шалей многим понравились, Дина стала их шить на продажу местным, которые платили не деньгами, а кукурузной мукой, но в то голодное время это тоже было совсем не плохо.
Отец по возвращении с трудфронта, оправившись от болезни, стал снова работать в швейпроме. По вечерам они вместе с Диной шили из шалей свитера, которые затем мать продавала на базаре. А швейную машину купили на деньги от той самой бижутерии, доставшейся Хане по наследству. Материальное положение семьи немного улучшилось. Тоне с армией посчастливилось: разобравшись, что она из Польши, её тут же демобилизовали. Вернувшись, она пошла учиться в торговый техникум, за три года его окончила и оставшееся до возвращения в Польшу время работала в горторге Махачкалы, столицы Дагестана.
А в 1943-м из армии вернулся Мендель. После мобилизации его, полубольного после тифа, направили не в действующую армию, а на трудфронт. Работали под Саратовом, потом под Сталинградом. Здесь он так же, как почти все в семье, заболел малярией, и тоже в такой тяжёлой форме, что и его отправили домой. Мендель пошёл работать в ремонтную контору. На первую получку он купил Дине туфли, в то время - предел желаний молодой женщины.
Вскоре после начала войны в Советском Союзе начал действовать Комитет польских патриотов, который возглавила известная писательница Ванда Василевская. В Дагестане его работа развернулась на местах только к 1943-му. В местном отделении этого Комитета Дина начала работать секретарём. Одновременно она преподавала польский язык детям беженцев из Польши. К концу войны жизнь семьи сравнительно наладилась, но, конечно, все они мечтали о возвращении.

ПОЛЬША9 апреля 1946 года эшелон польских беженцев, возвращающихся из Союза, прибыл в Нижнюю Силезию, в город Валбжих, перешедший от Германии к Польше. На вокзале их встречали представители властей возрождающейся Польши. Ждали их и товарищи из Бунда, дали им свой телефон и адрес и предложили после обустройства связаться с ними. Прямо с вокзала их развезли по квартирам. Дине с Менделем определили однокомнатную квартиру, в которой ещё несколько недель после их вселения, до отъезда в Германию, жили две престарелые немки. Тоню и Розалию тут же приняли на работу в военторг. Отец начал работать портным. Мендель - на стекольном заводе раскройщиком стекла. А Дине, имевшей опыт работы в Бунде ещё до войны, предложили быть представителем Бунда в местном еврейском комитете. Дина с товарищами по Бунду, 1946 год
Одной из первых забот для семьи было - выяснить судьбу своих близких, остававшихся в Польше. Они и раньше уже узнали много трагического о многих, но, как говорится, надежда умирает последней. К сожалению, подтвердилось, что братья и все сёстры Мелеха погибли в Освенциме и Белжеце; что в том же лагере Белжец немцы уничтожили бабушку, мать, двух сестёр и брата Менделя. Ещё раз убедились они, что только борьба , непрерывная и напряжённая, помогла им выжить и в те тяжкие предвоенные годы, и в годы второй мировой войны. И уже здесь они почти сразу почувствали, что и в Польше у них ещё предстоят проблемы: уже в 1946 году в Кельце был первый кровавый погром. Но это ещё не был результат государственной политики: её изменение ещё предстояло.
В декабре 1946-го Тоня вышла замуж. Муж Тони Роман работал в местных органах безопасности - в то время там евреев еще можно было встретить. Через некоторое время его перевели в Варшаву, предоставив квартиру. В том же 1948 году вышла замуж и Розалия и уехала к мужу в Лодзь.Муж её работал техником- текстильщиком. Там со временем у них родились два сына.
Власти начали «закручивать гайки» уже в 1948 году, когда стали сгонять партии в единую Польскую объединённую рабочую партию - ПОРП. Еврейская рабочая партия Бунд отказалась от слияния и была распущена, а её членам власти предложили вступить в ПОРП. В то же время в публикации «Польской партии социалистичной» (ППС), объявившей о слиянии, Дина была упомянута в числе отказавшихся от вступления в ПОРП. Мендель также не принял предложение о вступлении в ПОРП. Чтобы избежать преследования, родители и семья Дины решили уехать из Валбжиха во Вроцлав.
Здесь Дина работала секретарём автотранспортной фирмы - помог Роман звонком из Варшавы, где он ещё работал в органах. Вскоре пришла его очередь: он был уволен. Пошёл учиться в техникум. Мендель устроился в торговую контору вроцлавской международной выставки и проработал там до самого отъезда в Израиль.
Дину , как и везде, очень хорошо принял коллектив. Но набирал силу государственный антисемитизм: сначала её перевели на контроль работы водителей, а в конце 1951-го её предупредили об увольнении через три месяца. Когда на собрании в праздник 8 марта 1952 года упомянули, что через несколько дней Дина прекращает работу, все 300 человек в зале в знак протеста стали топать ногами. А когда буквально через несколько дней умерла мать Хана, очень многие сотрудники Дины - поляки пришли на еврейское кладбище.
После смерти матери отец попросил Дину родить дочь и дать ей имя Ханы, и уже в январе 1953 года новорождённую дочь назвали Анной. После смерти жены Мелех не мог оставаться в своей квартире и уехал жить к Тоне в Варшаву, а семья Дины переехала в его квартиру, более просторную. К сожалению, и отец лишь на два года пережил жену...
В марте 1953 года умер Сталин, и это спасло многих евреев в Советском Союзе. Но в Польше антисемитизм продолжал набирать силу, особенно с приходом к власти Владислава Гомулки в 1956 году.

У СЕБЯ ДОМА
Как раз в этом году на Ближнем Востоке была Синайская война в зоне Суэцкого канала. Ни один еврей не мог оставаться равнодушным к событиям, судьбоносным для молодого государства. Мендель решил съездить в Израиль по приглашению сестры и брата, пережившего Освенцим. После шести недель Мендель вернулся твёрдо настроенным на отъезд. Дину убеждать не было необходимости, тем более, что уже уехала в Израиль Розалия с семьёй. Не теряя времени, оформив документы, они через Вену, Геную и далее морем до Хайфы прибыли в Израиль восьмого сентября 1957 года. Как и всех репатриантов, их встретил Сохнут и направил в Беер-Шеву, но они предпочли Ришон ле-Цион, где жила Розалия и поблизости - брат и сестра Менделя. Уже в декабре 1957 года мобилизовали все привезённые ресурсы и купили домик на окраине, но через два года, когда Аннушке подошло время идти в школу, сменили квартиру на центр Ришон ле-Циона.
По приезде Мендель устроился работать на армейскую базу вольноопределяющимся интендантом, и так и проработал там 28 лет, до пенсии. Дина, как смолоду связала свою судьбу с Бундом, так и в Израиле их совместная жизнь и любовь длится по сей день. Летом 1958 года Бунд организовал летний детский лагерь в Рамат а-Шароне. Дина проработала там все смены; Аннушка была при ней. Дину там заметили, тем более учли, что она в партии - не новичок. Большую роль сыграло и прекрасное знание языка идиш, который и по сей день объединяет и является основным в общении членов союза.
Но у неё ещё был лишь начальный иврит. Дину направили на четыре месяца в Беер-Шеву , в ульпан. Её способность к языкам мы уже знаем по освоению русского. И уже с января 1959 года Дина начала работать в Бунде техническим секретарём. Непрерывно проработав на этом посту 42 года, и сейчас, на пенсии, продолжает приезжать в офис Бунда и оказывать большую помощь Секретарю Союза Иосифу Фрайнду, своим молодым преемницам, пользуясь своим огромным опытом, авторитетом и личным знакомством с каждым членом Союза. Дина в кабинете
Дина особенно отмечает дух доброжелательства и взаимопомощи, который неизменно был и остаётся в их Союзе. Вспоминает годы, когда, несмотря на запрет и буквально преследование властями Израиля за употребление языка идиш, она на машинке печатала, помогая многим, статьи и целые книги на идише. В офисе Бунда работала школа идиша, размещался Союз актёров идиш, репетировали спектакли на идише, хор на идише насчитывал 70 человек. Уникальная библиотека на идише и хор действуют и сейчас. Офис на улице Калишер Тель-Авива все годы был и остаётся одним из центров защиты и сохранения языка идиш. Дина с гордостью говорит об этом.
Сейчас дочь Анна, в своё время окончившая университет, успешно работает в экономике, а внучка собирается в армию.
Несколько слов о семье Тони. Ещё в Варшаве, после учёбы, Роман успешно работал инженером -механиком в Варшаве, но и они с Тоней приехали в Израиль в 1970 году, и здесь Роман нашёл себя в науке, связанной с авиационной промышленностью.
Три сестры, вспоминая годы тяжёлой, изнурительной борьбы родителей и их поколения за жизнь, человеческое и национальное достоинство, вправе испытывать удовлетворение: они выдержали испытание на прочность, одержали свою победу, одну из многих в общем строю побед над самой жестокой машиной смерти двадцатого века. История их семьи - это небольшой, не самый важный, но необходимый кирпичик в истории этого века, которую ещё предстоит осмыслить и грамотно сложить.
Михаил Ринский. Файл Dina тел. 03-6161361